Зияющие высоты - Александр Зиновьев

Рыдая загробную речь, Претендент выглядывал место своего будущего торжественного захоронения. Надгробие поручу Мазиле, шевелилось в правой половине его мозгов, совершенно еще не изученной, как установила современная наука, в современной науке. Надо только предупредить, чтобы не выпендривался. Все-таки надгробие на какого-нибудь вшивого профессоришки, а как-никак самого... А что, если... Но об этом пока рано. Левая половина мозгов, ведающая, как точно установила современная наука, реченедержанием, в это время без запинки шпарила загробную программную речь Претендента. Говорить он, конечно, умел. Этого у него не отнимешь. Ошибки он делал реже других, не более трех в длинных иностранных словах и не менее одной в односложных ибанских. Из-за этого его не любили в кругах сотрудников и считали белой вороной. Что он лезет не в свое дело, говорили они промеж собой, занимался бы своей наукой. Спи, дорогой Друг, в десятый раз вопил Претендент. Мы подхватим выпавшее из твоих рук наше общее дело и понесем его...

Претендент понял, что ему представился шанс. И решил во что бы то ни стало стать директором. У тебя верный шанс, сказал Мыслитель. Ты должен стать директором. Надо только все обдумать. Надо найти основное звено, ухватившись за которое мы вытащим всю цепь. Претендент, расчувствовался, пообещал Мыслителю место редактора и полставки в Закрытой Школе с закрытым спецбуфетом. После этого Претендент уехал в заграничную командировку. Супруга Претендента позвонила Мыслителю. Одну минуту, сказал Мыслитель, полистав настольный календарь. Приезжай в пятницу от пятнадцати ноль-ноль до шестнадцати тридцати.

Итак, сказал Мыслитель, с самого начала обрекая Претендента и тем самым себя на провал, составим список всех возможных конкурентов, всех лиц, от которых зависит решение, и наметим наивыгоднейшую линию поведения Журнала. Как начинающие и случайно (т.е. не по законам делания карьеры в данном типе социальности) преуспевшие карьеристы. Претендент и Мыслитель понятия не имели о важнейшем и фундаментальнейшем социальном принципе делания карьеры. Карьеру не делают, карьера делается сама собой. Если она делается, ей не надо мешать. Всякая помощь делающейся карьере ведет к помехам. Если карьера не делается, надо подождать, когда она начнет делаться. Если это не происходит, карьера бессмысленна. Единственное, что требуется от индивида, жаждущего сделать карьеру, это обнаружить себя перед обществом в качестве потенциального карьериста, и ждать последствий. Как правило, желаемые последствия наступают. Надо только уметь их дождаться и вовремя распознать. Претендент, перескочивший, по крайней мере, через пять ступенек законного делания карьеры, а Мыслитель - по крайней мере через три, не знали также другого фундаментального социального принципа делания карьеры. Карьерист, перескочивший хотя бы через одну ступень нормальной карьеры, должен убедить всех в том, что он удовлетворен достигнутым и не намерен прыгать далее. Претендент и Мыслитель поступили наоборот. Они всем дали понять, что намерены добиваться большего. И хотя все их последующие действия были сделаны по всем правилам карьеризма, исход дела был предрешен. Наконец, Претендент и Мыслитель не знали третьего фундаментального принципа делания карьеры в ибанских условиях: какими бы прогрессивными и передовыми ни были новые или старые веяния, делающий карьеру индивид должен убедить всех заинтересованных в том, что он менее прогрессивен и менее передовой, чем сами эти общие веяния. Претендент и Мыслитель так упорно распускали и поддерживали о себе слухи как о необычайно прогрессивных и передовых деятелях, что, несмотря на их фактическую деятельность, ничего общего не имеющую с прогрессом, многие ответственные лица поверили в то, что они на самом деле прогрессивны. И это их насторожило. А настороженность у нас почти равнозначна запрету. Причем тут совершенно не играет роли общеизвестное правило, согласно которому тот, кто собирается перестраивать, ничего не перестраивает, перестраивает лишь тот, кто заранее не собирался это делать. Причем делает он это помимо воли и не ведая о последствиях. Все эти соображения Болтун изложил Шизофренику в том же самом пивном баре, который доживал последние дни. Назревала мощная кампания по борьбе с пьянством, обусловленная почти полным крахом производства пива, и все пивные заведения готовились к превращению в молочные. При этом, правда, возникала проблема, где достать молоко при отсутствии коров. Но эта проблема уже не представляла трудностей, поскольку пустырь на том берегу речки Ибанючки уже засеяли кукурузой. А там, глядишь, остаются сущие пустяки до полного изма. А кого могут назначить, спросил Шизофреник. Директором будет Некто, а Редактором будет Никто, сказал Болтун.

Мазила получил мастерскую. Двенадцать квадратных метров полезной площади, миниатюрный туалет дореволюционного образца, в который можно было мочиться только через ноздрю Пророка или разорванную грудь Орфея, и антресоли, на которых разместился пружинный матрац и пара табуреток. С молниеносной быстротой Мазила завалил мастерскую скульптурами и рисунками с такой степенью плотности, что Болтуну пришлось специально разработать для него инструкцию, как с наименьшими потерями пробираться на антресоли, ставшие после закрытия пивных заведений одним из центров культурной жизни Ибанска. У тебя, говорил Болтун, получился типичный международный проходной салон. Кто тут только ни околачивается! Министры, генералы, потаскухи, итальянцы, художники, стукачи, католики, реабилитированные, подписанты... Тебя тут наверняка насквозь прослушивают, просматривают и пронюхивают. Этот пьяненький придурок, он наверняка там крупный чин. Наплевать, сказал Мазила. С какой-то точки зрения стукачи мало чем отличаются от наших либеральных друзей. Они по крайней мере не изображают из себя мировую скорбь. К тому же я хочу играть в открытую. У меня нет никаких тайн кроме тех, которые общеизвестны.

Сразу же, буквально через несколько дней после начала эксперимента нам стало казаться, будто крысиная колония обречена на скорую гибель. Происходили поразительные и совершенно необъяснимые с точки зрения существующих теорий явления. Первым делом, стихийно образовались и затем были закреплены официально чрезвычайные группы крыс, которые стали вылавливать особей с наиболее высоким интеллектуальным потенциалом и разрывать их в клочья. Затем наиболее отдаленные участки крысятника были очищены от пищи и укрытий, и туда стали стаями загонять специально отобранных крыс и уничтожать там всеми доступными способами. По каким принципам производился отбор, установить пока не удалось. Были выдвинуты различные гипотезы, но ни одна из них не подтвердилась дальнейшим ходом эксперимента. Уничтожения шли волнами. Теория, объясняющая одну волну, оказывалась непригодной для другой. Тем более, что уничтожающие сами становились уничтожаемыми. Одновременно в крысятнике происходили процессы, которым также не найдено пока удовлетворительного объяснения. Так, одни участки, в которые экспериментаторы поставляли обильную пишу, окружались отрядами крыс, и пища разрушалась. А другие участки, лишенные пищи, превращались в специальные питательные пункты, в них доставлялись скудные объедки, и населению крысятника предоставлялась возможность добывать пропитание в ожесточенной борьбе друг с другом. Но самое, пожалуй, поразительное явление - все застекленные участки крысария, через которые производилось наблюдение, постепенно стали закрываться крысиным пометом, и возможности наблюдения резко сократились. В глубине крысария образовались зоны, совершенно недоступные наблюдению. И о том, что там происходит, мы могли судить лишь по косвенным свидетельствам: гигантское количество трупов, выбрасываемых из-за перегородок, ручьи крови, вытекающие постоянно из-под них, постоянные непомерные требования пищи и т.д.