Экстрим - Кристофер Прист

Заметив рядом с дорогой расчищенную площадку для стоянки, Тереза притормозила и выключила зажигание. Затем вышла из машины и немного прошлась по мокрой, пружинящей под ногами траве.

Иногда, а особенно за рулем, ее посещали совершенно непрошеные мысли и воспоминания.

Тереза родилась и выросла среди винтовок и пистолетов; даже еще до того, как родители увезли ее в США, она привыкла видеть оружие едва ли не каждый день.

Ее отец буквально свихнулся на оружии. Он коллекционировал оружие, как другие коллекционируют книги или древние монеты. Он говорил об оружии, чистил оружие, разбирал и собирал оружие, стрелял из оружия, носил оружие при себе, подписывался на оружейные журналы, заказывал каталоги оружия, дружил исключительно с теми, кто разделял его одержимость оружием. В каждой комнате дома имелся заряженный пистолет, и чаще всего не один. В родительской спальне их было два, оба с облегченным спуском, слева и справа от кровати — на случай, если ночью ворвется грабитель. На кухне их тоже было два: один на стене рядом с дверью, а второй в буфетном ящике, чтобы было чем обороняться, откуда бы ни пришел тот грабитель. (Только как же это нужно свихнуться, чтобы полезть ночью в дом человека, свихнувшегося на оружии.) И даже в ее, Терезиной, спальне хранились в запертом ящичке два заряженных пистолета. А уж в приспособленном под мастерскую подвале винтовок и пистолетов было вообще без счету, и целых, и разобранных на части, а отец их все время чинил, да чистил, да отлаживал на собственный вкус. Куда бы он ни шел, куда бы ни ехал, всегда при нем было оружие, либо в машине, либо на поясе в кобуре, либо просто под рубашкой. Он состоял в оружейных клубах и стрелковых спортивных командах, а четырежды в год вооружался до зубов и выезжал вместе с другими такими же в горы.

Тереза научилась стрелять в десять лет и уже к одиннадцати стала показывать результаты заметно выше среднего. Отец записал ее в детскую секцию своего клуба, заставил продемонстрировать, на что она способна, и начал выставлять на соревнования. Она побеждала и побеждала, ничуть не напрягаясь. К четырнадцати годам она стреляла лучше своих старших двоюродных братьев, лучше большинства мужчин, тренировавшихся в лагерях, куда она ездила на летних каникулах, и даже лучше отца (что доставляло ей особую гордость).

Терезе нравилась собственная меткость, а еще больше — само оружие. Она привыкла как к чему-то естественному к тяжести пистолета в руке, к его балансировке, к всплеску адреналина, когда отдача била ее в руку и в плечо, а поскольку все это доставляло ей огромное удовольствие, обладание оружием и стрельба из него были неотъемлемо важны для ее самосознания. Нажимая спуск, она каждый раз ощущала силу и власть, полную в себе уверенность.

Виною тому мысли об оружии или нахлынувшие детские воспоминания, но Терезе вдруг — впервые за все эти дни — захотелось побросать кое-как свои вещи в сумки и вернуться домой. Там у нее есть друзья, работа в Бюро с видами на повышение, дом, жизнь, которую можно еще попытаться залатать, и понятная ей культура. Англия же полна загадок, копаться в которых у нее нет ни сил, ни желания. Она перелетела океан в попытке уйти от давнего скитальческого прошлого, когда весь ее мир вращался вокруг отца, но погружение в тихие скорби Булвертона расшевелило слишком много воспоминаний о том, что ей хотелось забыть.

Она знала, что, будь Энди здесь, он снова пустился бы ее критиковать — в их браке тоже не обходилось без трудностей — и припомнил бы с десяток случаев, когда она вот так же бестолково металась, вместо того чтобы сесть и трезво все обдумать. И был бы прав, ведь ей всегда было трудно что-нибудь решить.

«И ведь это же глупость, полная глупость, — думала Тереза, ковыряя ногой гравий. — Почему меня все еще тянет к оружию?»

В тот момент, когда она узнала о смерти Энди, ее отношение к оружию в корне переменилось. Она словно увидела свою жизнь под другим углом — жизнь осталась той же самой, но изменилась точка зрения. Вроде как переместилась слева направо или сверху вниз, уж как там хотите.

Мастерское владение оружием, безжалостная меткость превратились вдруг из блага в проклятие. Предмет, столь привычный ее руке, вдруг взбесился и убил человека, которого она любила.

Ей и прежде не нравилось, как менялся отец в компании своих оружейных дружков и на тренировках — он словно разрастался на несколько дюймов во всех направлениях, становился выше и шире. Его голос становился громче, движения энергичнее. Во всей его внешности появлялось что-то угрожающее, непримиримое, что-то от человека, для которого нападение — единственный способ совладать с непонятностью и сложностью мира. Теперь же ей стала ненавистна и темная сторона ее собственного мастерства, направленного, по сути, на то, чтобы причинять боль и смерть.

А еще в долгий момент осознания, что Энди умер, она вспомнила Меган, впервые за долгие годы. Ведь можно уже было думать, что случай, потрясший ее в детстве, надежно погребен под массой лет. Все это было так давно, что она почти ничего не помнила, а если и вспоминала, то не могла докопаться до правды. Она так никогда и не смогла отделить то, что с ней случилось в действительности, от лжи и полуправды родительских рассказов.

Они уверяли, что все это ей померещилось, Меган была воображаемой подругой, воображаемые подруги есть у всех маленьких девочек. «Но ведь я родилась вместе с сестрой-близняшкой?» — спросила Тереза, пытаясь нащупать правду, точно зная, что уж этот-то факт достоверен. Да, у тебя была сестричка-двойняшка, да, ее звали Меган. Но Меган умерла при рождении, такая крошечная, такая хрупкая, это кошмарная трагедия. Ты не могла помнить Меган, говорили они. То, что она, как ей кажется, помнит, сомнительно и просто неверно.

Если бы все случилось так, как ей помнится, а не так, как они ей рассказывают, то как смогли бы они скрыть такую страшную смерть? Маленькая девочка, убитая выстрелом из пистолета? Да и найдись какой-нибудь способ, зачем бы им это делать? Ведь это же точно был несчастный случай? Они твердо стояли на своем. Тереза помнила, как вдребезги разлетелось ее зеркальное отражение, помнила умирающую подругу, пистолет, отдача которого вывернула ей руку так сильно, что та болела потом чуть ли не два года, а они превращали все это в галлюцинацию, самообман, навязчивую идею.

А затем, много лет спустя, умер Энди. И в этот момент всепроникающей скорби Тереза наконец поняла то, что было, наверное, правдой о смерти Меган. Отцовский дом был полон пистолетов, они жили в каждой комнате, в каждом закутке. И пистолеты были всегда заряжены, всегда готовы к этой химерической круговой обороне. Она, ничем не отличная от другого ребенка, всюду рылась, всюду залезала и конечно же делала то, чего делать ей было нельзя. Чем чаще и настоятельнее предупреждения об опасности, тем непреодолимее соблазн их проигнорировать.

Но отсюда и важнейшая истина: чем больше людей, владеющих оружием, научившихся обращаться с оружием, готовых защищать себя при посредстве оружия, выезжающих на охоту, обвесившись оружием, громогласно провозглашающих, что на оружии держатся все права и свободы, тем больше оружия попадет в плохие руки и будет использовано во зло. И один, один-единственный раз, когда ей было семь лет от роду, ее маленькие руки стали на краткое время плохими.