Перекресток волков - Ольга Белоусова

Я пожал плечами.

— Не знаю, что сказать, мама. Повторяю, я не чувствую себя виноватым в том, что произошло. Только в гибели отца, но ведь это совсем другое… Эд уже взрослый, он должен либо понять и принять меня, либо как можно реже попадаться мне на глаза. Потому что я не уверен, что, услышав от него очередное оскорбление, не забуду о нашем родстве.

Мама расстроено взяла меня за руку.

— Он младше, Ной. Ты тоже должен его понять.

— Это не аргумент, мама. Возраст не имеет значения, когда речь идет о смерти.

— Ему всего четырнадцать! И он — твой брат!

— А Бэмби — мой друг. Извини, но говорить на эту тему я больше не хочу.

Я перебрался ночевать в комнату к Бэмби. Я боялся, что Эд умудрится сотворить что-нибудь с человеком… Умом я понимал, что мой младший братишка вряд ли решится на убийство в собственном доме, но проверять умозаключения на практике не хотелось. Впрочем, я зря волновался. Эд не пришел домой. Ни в тот день, ни на следующий. Лиза сообщила, что он ночует у них в доме. Я видел: мать переживает, но разбираться с этим не имел ни сил, ни желания. Я просматривал бумаги отца, пытаясь выудить что-нибудь полезное о Клыке. Естественно, ничего не находил. Я хорошо помнил, что отец вел дневник, однако, перерыв все, так и не обнаружил его.

Лиза забегала раз по двадцать за день. Приносила сладкое (ее мать, тетя Лина, была большим специалистом по этой части), рассказывала последние новости и сплетни. Бэмби слушал, раскрыв рот, а я гадал, что его больше интересует: наша жизнь или моя улыбчивая кузина.

Бэмби постепенно восстанавливал силы. Он нравился маме и Алине, и я был рад этому. Если бы они повели себя так же, как Эд, мне пришлось бы уйти из дома, а человек был еще слишком слаб. Брата я почти не видел. Короткие редкие встречи за завтраком или ужином только добавляли раздражения нам обоим. Я начинал осознавать, что мое прошлое уже никогда не станет моим настоящим.

Столь спокойных, невероятно скучных дней у меня не было уже тысячу лет, и я радовался их каждой неторопливой секунде. Дни сменялись ночами, прохладными, тихими, уютными. Я спал крепко, сладко, отсыпаясь за все бессонные ночи последних четырех лет, обожженных костром и местью. А рассветы были светлыми и быстрыми, и солнце слепило глаза, и небо было синим, таким, каким никогда, даже в самый ясный день оно не было в городе. Я выздоравливал от смерти.

На седьмой день после Совета, ближе к полудню, я сидел на кухне в доме своего дяди, жевал теплый сладкий пирог и запивал его молоком. Лина, моя тетка, возилась возле печки.

Их дом, очень маленький и очень уютный, стоял по тропе чуть южнее нашего. Отец и дядя строили его вместе. Давно, больше двадцати лет назад. Тогда еще не было ни меня, ни Лизы. Даже мамы здесь еще не было. Они жили втроем, Том, Эдвард и Лина. Отец любил вспоминать то время. Они были молоды, полны энергии и чувств. Они любили друг друга, Эдвард и Лина, а Том оберегал их любовь от нападок племени и уходил в лес, чтобы дать им возможность побыть вдвоем. Они учились. Том учился убивать, Эдвард — быть человеком. Лина училась жить с волками. Отец говорил, что, несмотря на болезнь брата, несмотря на тоску по погибшим родителям, на неизбывную жажду крови, которая глодала его день и ночь, тогда он все еще оставался свободным. Я плохо понимал его. Моя юность началась и закончилась в лесном пожаре, и я просто не успел оценить все ее достоинства.

Я проглотил последний кусок пирога и спросил:

— Когда вернется Эдвард?

— Твой брат? — удивилась Лина. — Не знаю… Лиза говорила, что они с ребятами к Северному озеру собирались. А туда, сам знаешь, часов шесть пути только в одну сторону.

— Эдди меня не волнует. Он уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои поступки. Нет, Лина, я говорю о твоем муже.

— А… Понятия не имею, — улыбнулась Лина. Она почему-то всегда улыбалась мне, не насмешливо, а как-то ласково, тепло. Она была небольшого роста, чуть пухленькой, розовощекой, и ей очень шла такая улыбка. И я тоже улыбался в ответ. — Эд уходит и приходит… и уходит снова… совсем как Том… Они очень похожи. Ох! Извини, Ной…

У меня сжалось сердце. После Совета никто не говорил со мной об отце. Мне казалось, что волки сознательно избегали этой темы, словно там, на поляне, сказали все и даже больше. А я хотел знать, как жил поселок все эти четыре года, пока меня не было. Я хотел знать, думал ли обо мне отец, жалел ли о той нашей последней ссоре. Я хотел верить, что все это: дьявол захлебнувшийся человечьей кровью, моя месть и моя собственная почти смерть — это имело смысл. Я боялся спрашивать у мамы. Она любила отца, возможно, гораздо сильнее, чем он того заслуживал. Ей едва исполнилось девятнадцать, когда они встретились, и было тридцать шесть, когда отец ушел в город в последний раз. Она отдала ему свою жизнь, свое прошлое и свое будущее. Том умер, но даже спустя три года в доме не было ничего, что указывало бы на присутствие постороннего мужчины. Все как обычно — семейные фотографии, детские игрушки, забитые книгами полки шкафов. Уверен, племя и Эдди принимали одиночество моей матери как должное. Что мог сделать я? Лишь пожалеть ее. Я тоже любил отца, но не мог отрицать очевидного — он легко, не задумываясь, сломал жизнь своей Кэт.

Поэтому я не спрашивал маму. Я спросил Лину. Мы были вдвоем, и мне показалось, она сможет быть искренней со мной. Я оказался прав. Она ответила. Впервые Лина говорила со мной без улыбки. И я пожалел о том, что спросил.

— Однажды зимой… той зимой, когда ты уже жил в городе… я видела, как Том плакал. Уверена, я единственная, кто видел Томаша Вулфа плачущим, даже Катя не может этим похвастать. Он плакал не о себе.

Я зажмурился и с силой сжал кулаки, чувствуя, как ногти вспарывают кожу на ладонях.

— Я виновен в его смерти, Лина.

— Нет, конечно…

— Виновен. И ты знаешь это. И мой брат тоже знает. Да об этом знает все племя! Я ведь получил Клык…

— Эд тоже когда-то обвинял Тома в смерти их родителей.

— Но они остались лучшими друзьями, а Эдди меня ненавидит.

— Дай ему время.

— Время? Вряд ли несколько дней или месяцев, или даже лет решат проблему. Эд очень похож на отца. Он совсем не умеет прощать.

— Ты абсолютно не знаешь своего брата, Ной, если так говоришь.

— Почему?

Лина медленно покачала головой.

— Может, потому, что не видел, как он повзрослел.

— Я спрашиваю, почему это обязательно должен был быть я?

— Ты волк, я — человек. Кому из нас двоих должно быть виднее?

— Думаешь, мне?

— Вот именно, тебе.

По ладони текли тоненькие липкие струйки, и запах крови смешивался с запахами кухни — масла, меда и жареного мяса, с запахом огня и тлеющей плоти. Клык жег грудь, оставляя на ней метки моего гнева и моей боли. Да, я пожалел, что спросил об отце. А Лина, кажется, пожалела, что ответила.