Grace. Автобиография - Майкл Д. Робертс

Мы остановились на вершине холма в Фалмуте, в огромном доме под названием Добрая Надежда. Первым местом нашей съемки стал пляж Тайм-эн-Плейс, где мы познакомились с супружеской парой – хозяевами местного бара, который больше напоминал хижину. Тони, глава семьи, построил его из бамбука и выброшенных на берег обломков (этот навык снова пригодился ему, когда позже я вернулась на Ямайку с Наоми Кэмпбелл и фотографом Хербом Ритцем и нам понадобился умелец, чтобы построить хижину Робинзона).

Тони сказал, что буквально в двух шагах есть совершенно дикий пляж. Вооружившись мачете, мы следом за ним пробрались через подлесок и вышли к подковообразной бухте с бирюзовой водой и белым песком, где было безлюдно и абсолютно пусто – если не считать бревна сплавного леса, прибитые волной к берегу и высушенные солнцем до белизны. Затем мы притащили по тропинке огромные кринолины – на каждый потребовались две пары рук – и легко и радостно провели эту съемку.

Эллен очень сдержанная и неприхотливая. Ей не нужна огромная команда ассистентов, она использует доступный свет – да и вообще все, что доступно. Мы включили в сюжет старый деревянный парусник, который нашли там же на берегу. Младшая дочь Эллен, Ребекка, сыграла на фотографиях роль ребенка нашей модели Дебби Дейтеринг. На протяжении многих лет я с кем только не снимала в этой тропической бухте: здесь успели поработать фотографы Херб Ритц, Артур Элгорт, Питер Линдберг и Дэвид Симс. Для фотосессии с Дэвидом мы попросили Тони построить плот и сделать красивый лук со стрелами. Но самая сложная съемка была с Хербом, который настоял, чтобы мы взяли напрокат генераторы, осветительное оборудование, ветровые турбины и еще много всякой техники, которая еле уместилась на двух огромных грузовиках, пытавшихся проехать по нашей тропке к берегу. Излишне говорить, что только одному из них удалось добраться до места, а второй так и увяз в песке.

Именно кринолины стояли у меня перед глазами, когда я недавно виделась с Джоном Гальяно – впервые после его увольнения из Dior за антисемитские высказывания в баре; инцидент, конечно, прискорбный. Мы встретились за ланчем в тихом и уединенном, как мне казалось, ресторанчике на Манхэттене неподалеку от офиса Vogue. Оба были одеты неформально – в случае с Джоном это означало, что он был в шерстяной шапке и шортах. В следующую секунду наша фотография уже висела в Интернете – вероятно, нас снял на мобильную фотокамеру какой-то ушлый посетитель. Вот она, современная жизнь! Мне было грустно видеть Джона одиноким, без привычного эскорта и телохранителей, но я всегда любила его одежду и старалась при каждой возможности помещать ее в журнал. В прошлом мы редко проводили время вместе: Анна всегда держала его под своим крылом, перед показом единственная заглядывала за кулисы, а потом шептала мне, занимая место в первом ряду: «Тебе понравится».

Не будучи законодательницей мод, сегодня я не так много времени провожу с дизайнерами, хотя довольно часто мы обедаем с Николя Гескьером или Марком Джейкобсом – правда, наши встречи уже не те, что раньше, в ресторане Balzar во время Парижских недель моды. Показы коллекций Марка для Vuitton перенесли на неудобное время, так что нам все сложнее поймать друг друга. Я дружу с Карлом Лагерфельдом с семидесятых годов и всегда посещала те замечательные soirées[41], что он устраивал для Анны в девяностые годы в своем доме на Левом берегу. Мы близкие друзья с Хельмутом Лангом. Мы понравились друг другу с первой встречи. Хельмут – настоящий мужчина с отличным чувством юмора, и, хотя для австрийца это звучит как оксюморон, с ним очень весело. Дружеские отношения с дизайнером помогают любить его одежду, а я действительно очень люблю все, что делает Хельмут. Его коллекции интригующие и неожиданные, минималистские, но не в том смысле, как это понимает современная молодежь, поскольку при всем своем минимализме они блестяще сложные… Вернее, были таковыми, пока он не плюнул на одежду и не увлекся скульптурой.

В 1990 году я снова посетила Россию – на этот раз с фотографом Артуром Элгортом. Моделью была Кристи Тарлингтон. Вспоминая свою первую поездку в семидесятые, я думала о том, как изменилась страна. Раскрепощенные гласностью и изобилием, русские стали более сытыми, яркими и «дизайнерскими». В недавно открывшийся McDonald’s можно было попасть, лишь отстояв несколько часов в очереди, которой не видно было конца. Нас сопровождал путевой очеркист Vogue Ричард Алеман. Я заметила, что слежки поубавилось, и уже не было такого чувства, что за нами постоянно наблюдают.

Мы запланировали фотосессии с молодыми артистами балета, фигуристами, художниками, модельерами и медийными персонами – всеми, кто представлял культуру новой России. Координировать нашу работу поручили Владу, доверенному лицу Алекса Либермана из Condé Nast. Но Влад оказался плохим помощником. Каждый день он встречал нас убийственной фразой: «Есть две новости: хорошая и плохая. С какой начать?» За этим неизбежно следовало что-то вроде: «Хорошая новость: обед будет подан в час пополудни. (Пауза). Плохая новость: балерины категорически отказали в съемке». Вариации на эту тему повторялись и с фигуристами, и с другими… К счастью, хоть художники не подкачали. Правда, жили они в какой-то коммунальной конуре. Поскольку у нас не было съемочного фургона, Кристи была вынуждена пользоваться ванной как раздевалкой. Пока она переодевалась, огромный трансвестит рядом с ней наряжался в Мэрилин Монро.

Хотя, собираясь в Россию, я предвкушала, что утону там в черной икре, за все время пребывания мне досталось чуть больше чайной ложки – и это тоже был признак перемен. Свободно купить икру можно было только на черном рынке. Нас отвели в какую-то подворотню, где мы и накупили икры, чтобы отвезти домой.

Однако когда пришло время улетать, таможенники в аэропорту очень возбудились при виде нашего ценного груза. Сперва они потребовали предъявить чеки, затем заявили, что неофициально приобретенный товар вывозить не разрешается – в общем, выпускать нас с икрой отказались. Тогда я спросила: «Вывозить нельзя… А съесть прямо здесь можно?» Оказалось, можно. Так что мы разложились со своими баночками прямо в таможенной зоне и, вооружившись перочинным ножиком, принялись спешно уплетать икру, все время поглядывая на табло, чтобы не опоздать на рейс.

В апреле 1991 года мне исполнилось пятьдесят лет, и Анна с Габе организовали вечеринку по случаю моего дня рождения. Обычно «сюрпризами» в таких случаях занимается Дидье, который привлекает на помощь мою ассистентку и бронирует очень хороший ресторан для нас и близких друзей.

На мой день рождения Анна заказала ресторан «Indochine» («Индокитай»), который в те времена считался самым крутым и знаковым. Пришли все, с кем я работала. Стивен Майзел, который в то время очень много путешествовал, сидел во главе собственного стола – прямо как Иисус на Тайной вечере, – а по обе стороны от него расположились его знаменитые модели: Линда, Наоми, Кристи, Надеж, Хелена Кристенсен, Сьюзен Холмс, Ясмин Гаури и Вероника Уэбб. Элизабет Зальцман, «it-girl» журнала Vogue тех дней и ответственная за новых молодых дизайнеров, явилась на тридцатисантиметровых каблуках, в бюстгальтере «пушап» и парике цвета платиновой блондинки, который оказался настолько эффективной маскировкой, что ее не узнали даже собственные родители. Конечно, пришли Брюс Вебер и Кельвин Кляйн. Две модели внесли праздничный торт размером с маленький стол, на котором глазурью было нарисовано мое лицо. Анна была недовольна тем, как получился портрет, поэтому сняла с себя солнцезащитные очки и сунула их в торт, как если бы я их носила. Оркестр заиграл сальсу. Артур Элгорт, великолепный танцор, закружил меня на танцполе. Все тоже задвигались под музыку. Анна отрывалась на полную катушку.