Только ты - Наталья Костина

– А чей ребенок, Игорь? – осторожно спросил он.

На что майор совершенно искренне ответил:

– Как это – чей? Конечно, мой!

* * *

Иногда я с тоской думаю, что мне не убить вас всех… Потому что имя вам – легион. Когда я иду в плотной, густой, пропахшей вами толпе, я словно плыву среди канализационных отбросов. Вы маршируете по улицам сотнями… нет, не сотнями – тысячами, вы – дешевые, безмозглые, низкопробные шлюхи. И что толку, если я очищу планету еще от десяти или двадцати из вас… пусть даже больше? Но мне не истребить вас всех, и силы мои на исходе. Потому что каждый следующий акт освобождения Земли от вашего присутствия обходится мне все тяжелее… и только чувство долга гонит меня на улицу. И, умирая, вы пачкаете меня своей грязью, которая все равно изливается из вас, как бы аккуратно я вас не касался. Пачкаете так сильно, что я чувствую, как мой некогда мощный источник космической энергии подпитывает меня все хуже и хуже… Скоро он совсем иссякнет, и что я тогда буду делать без него? Поэтому мне надо торопиться… мне нужно успеть сделать многое… пока я еще могу выполнять свою миссию.

В прошлый раз я сказал тебе, что ни за что не стал бы убивать собственную мать. Но я долго размышлял над этим и пришел к выводу: она ничем не отличалась от всех вас. Все вы, без малейших исключений, постоянно производите себе подобных, захлебываясь похотью, как суки во время течки. О, как памятен мне кошмар раннего детства: мать, запершаяся в комнате с незнакомым мужчиной, кажущимся мне огромным и страшным. А я, одинокий, маленький, несчастный, оставлен в кухне, и сижу, плача, на холодном полу. Я не смею ослушаться, ведь мне приказано сидеть здесь и никуда не выходить! Мне так хочется лежать на теплом диване со своими игрушками или в своей кроватке, но комната заперта, и оттуда доносятся странные звуки… животные, звериные стоны, всхлипы и даже крики! И я забываю про запрет, я бегу, дрожу и стучу кулачком в дверь, но дикие звуки из-за нее только усиливаются. И я плачу, отчаянно плачу, я рыдаю под этой запертой дверью, и слезы текут уже даже не каплями – струями. Из-за своего безысходного страха я писаюсь в штанишки – потому что мучительно боюсь остаться навсегда на омерзительном, пахнущем поганой тряпкой, скользком полу под дверью, а моя милая, моя чудная мамочка никогда не выйдет из этой темной, замкнутой комнаты!

Как хорошо, что у тебя никогда не будет детей. И это не твой выбор и не твоя заслуга, как ты наивно полагаешь. Именно я сделаю так, что ты не успеешь никого родить. Никто не будет стоять под дверью в луже собственной мочи, и плакать, и бояться. Ты не будешь мучить маленьких мальчиков, издеваться над ними и сыто усмехаться своими подлыми красными губами. Но когда я убиваю тебя и ты лежишь мертвая, ты все равно улыбаешься. Я могу забрать твое дыхание, уничтожить биение твоего сердца, но только одного я не могу – как ни стараюсь, не могу сокрушить эту проклятую улыбку! Но я буду пробовать снова и снова, буду пробовать всю жизнь. И когда-нибудь у меня получится, я в это верю! А пока что ты упорно воскресаешь, потому что я вновь и вновь встречаю тебя на улице. Наверное, это случается оттого, что твоя душа уже давно принадлежит дьяволу, а я только возвращаю в ад то, что ты взяла на время своего грешного пути. И, проходя мимо вновь восставшей из обители зла тебя, я могу даже не оборачиваться: я прекрасно знаю, что через сто метров снова увижу ту, которую сам сатана подсовывает мне, – самоуверенную, виляющую бедрами Вавилонскую блудницу, идущую, чтобы бесконечно предаваться разврату. И тогда я понимаю – я призван, чтобы любой ценой выполнять свой долг. Даже ценой своей собственной жизни. Ибо если я не остановлю тебя, этого не сделает никто.

* * *

Какая она была вчера дура! Нет, какая же дура! Всем дурам дура! Тим сидел и ждал ее, наверняка хотел поговорить… может быть, даже попросить прощения! Объясниться, в конце концов. Она так хотела его видеть… как оказалось! У нее просто сердце упало, она даже вдохнуть не смогла, когда встретилась с ним глазами… А она приперлась домой под ручку с Лешкой Мищенко! Да еще разодетая… на каблучищах и с цветами! Но самое главное – она так растерялась, а потом и рассердилась, и… и не выставлять же было Лешку после того, как сама наобещала ему ужин, еще и с разговорами!

Да, и после того, как они с Тимом не обменялись даже единым словом и за ней и Лешкой захлопнулась дверь подъезда, а потом и дверь ее квартиры, ей больше всего хотелось броситься на кровать в своей комнате и заплакать… Но она улыбалась, как заводная кукла, и приготовила-таки эти чертовы лаваши, и они даже не подгорели! А Лешка делал вид, что все прекрасно, и даже бросался ей помогать. Обвязался фартуком, как у себя дома, и порывался салатик сделать. Однако она отобрала у него фартук – потому что еще не забыла, как точно так же его повязывал Тим. Молча накрыла на стол и накромсала помидоры просто кусками – для Лешки и так сойдет. Ей хотелось бросить все: и Лешку, и лаваши в духовке и выбежать во двор… но Тим, наверное, давно ушел. Да и хороша бы она была, бегающая от одного мужчины к другому!

И все же она ужасно расстроилась… и поэтому остаток вечера просидела как на иголках, а довольный, сияющий и, судя по всему, ни о чем так и не догадавшийся Лешка неторопливо поглощал еду и болтал про свои замечательные гипотезы и открытия, которые, если честно, яйца выеденного не стоили. Но она думала о своем и даже ни разу его не прервала, хотя иногда он нес совсем уже невообразимую ахинею – что, например, маньяк может работать прямо у них в Управлении! А ей так хотелось выглянуть в окно, что она даже села к нему спиной, чтобы не поддаться соблазну…

Потом, когда лаваши наконец кончились, пришлось сварить Лешке кофе, который тот почему-то не спешил допивать. В конце концов она еле-еле его выставила. Он, наверное, решил, что, предложив кофе, она тем самым намекнула ему на что-то. Начал строить ей глазки, делать какие-то пошлые намеки… Она терпела-терпела, а потом взяла и просто выпроводила его. Заявила, что устала, а ему пора и честь знать. Ка-ак он удивился! Даже стал морочить ей голову, что, дескать, поздно уже, ехать далеко, метро закрыто, и он, как джентльмен, готов переночевать на диване в гостиной. Ну уж дудки! Она тут же вызвала ему такси и даже предложила оплатить машину, если вдруг он последний полтинник потратил на цветы и мороженое!

После того как он уехал, тщательно скрыв свое разочарование и попытавшись на прощанье поцеловать ее в щечку, она еще долго не могла угомониться. Даже выходила во двор под предлогом покурить. Как будто теперь, когда осталась одна, не могла курить у себя в квартире где угодно! Но Тима, разумеется, в этой треклятой беседке уже не было. И нигде не было. Он исчез, как будто просто привиделся ей. Как будто был фантомом, призраком, духом, вызванным к жизни ее горячим желанием увидеть его еще раз, вдохнуть его запах, прижаться к его вечно шершавой щеке, на которой щетина отрастает уже через два часа… Она даже прошлась до арки и выглянула на улицу. Везде – и во дворе, и на ночной улице – было темно и пустынно. И даже фонари уже не горели. Одна она стояла, привалившись к холодной кирпичной стене плечом, курила и плакала. Теперь, когда ее никто не видел, можно было дать себе волю. Тим сидел здесь, на этом самом месте, и ждал ее… а она продефилировала перед ним с цветами и в жемчугах с этим… этим… даже слов подобрать невозможно!