Одинокий путник - Ольга Денисова

Песня длилась и длилась, и Лешек думал, что сможет петь ее бесконечно долго, пока наконец не выльет всю душу, но неожиданно Ярило оставил его, и последний звук повис над рекой, толкнулся в противоположный берег, вернулся назад и долго бился меж берегов, не желая затихать. Лешек стоял, чуть откинув плечи назад и подняв голову к небу, слушая этот последний звук, когда на плечи ему опустились теплые руки. Он вздрогнул и побоялся шевельнуться.

- Ты стал таким красивым парнем, малыш, - шепнули горячие губы прямо ему в ухо, и легкие пальцы пробежали по его спине и по бокам и обхватили пояс. Леля, стоявшая на цыпочках, опустилась и прижалась мягкими губами к его спине между лопаток.

Лешек замер и не знал, что он теперь должен делать.

- Какие ужасные шрамы… - шепнула она и провела вдоль одного из них пальцем. - Я всегда так жалела тебя. Ты был такой маленький, и уже…

- Это не рысь, - поспешно сказал Лешек: ему не хотелось ее обманывать. От волнения у него дрожали губы и колени.

- Я знаю. Я догадалась. Повернись, малыш, я хочу увидеть твое лицо, - она выпустила его из объятий, за плечи повернула к себе и добавила, осмотрев с головы до ног: - Ты очень красивый. И ты так удивительно поешь.

Лешек робко протянул к ней руки и дотронулся до ее плеч. Кровь бросилась ему в голову, когда ее зеленые глаза глянули сквозь него и ее приоткрытые губы потянулись к его лицу.

- Не бойся, малыш, ничего не бойся, - шепнула она, - так и надо. Ну что ты так дрожишь?…

- Потому что я очень люблю тебя, - ответил он, и Леля накрыла его рот поцелуем. И это было так волшебно - ощущать ее губы в своих!

Ее руки скользили по его влажному после купания телу, она прижималась к нему упругой грудью, и Лешек думал, что сходит с ума, и вскоре дрожал вовсе не от волнения - ему казалось, что выше счастья быть не может, но оно росло, росло с каждой минутой!

- Не бойся, ласкай меня, - сказала она, и его робкие прикосновения тут же стали крепкими объятиями. Под тонкой рубашкой ее мягкое, податливое тело отзывалось на его движения, и Лешеку очень хотелось, чтобы этой тонкой ткани между ними не было. Леля заметила это и освободилась от его рук.

- Смотри, - она легко скинула рубашку и осталась обнаженной. Лешек задохнулся и отошел на шаг - совершенная красота богини весенней любви, безупречность каждой линии, венец творения природы…

И в этот миг у них над головой запел соловей, сочным голосом призывая к себе подругу.

- Слышишь? Птицы тоже любят друг друга, - прошептала Леля, - сейчас вся природа творит любовь. Я шла сюда и видела змей - они тоже творили любовь, представляешь? Иди ко мне, малыш, мне так хорошо с тобой…

Лешек шагнул к ней и прижал ее жаркое тело к груди. Она позволила себя ласкать, и он быстро понял, что доставляет ей наслаждение, и голова его плыла в истоме, и руки не подчинялись мыслям, тело оторвалось от земли и парило над ней, невесомое, полное сладострастия. Леля увлекла его за собой в траву, и он ни о чем не думал, считая, что достиг вершины счастья. Но когда ее рука осторожно тронула его набухшую от вожделения плоть, он понял, что это еще не все, что вершина счастья впереди: ее прикосновение сделало его неистовым безумцем, как будто сам Ярило вселился в него. Он неожиданно понял, что значит «творить любовь», понял сам: дремучая память предков всколыхнулась в нем и обрушилась на Лелю всей силой ярого бога. Он взлетал к вершине счастья на огромных крыльях, все выше, выше, и, когда достиг ее, кинул в небо победный клич, и крик его слился с криком Лели.

Он опустился на землю плавно, как падает широкий лист - раскачиваясь, словно лодка, на руках легкого ветерка. Нежность… Лешек осторожно вытер ее слезы, и целовал ее розовое, разгоряченное лицо, и гладил ее подрагивавшее тело - нежность и благодарность.

- Малыш… - улыбнулась она сквозь слезы, - ты удивительный… Как будто это и не ты был вовсе… Так не бывает.

- Это не я, - ответил он, - это Ярило. Охто просил богов, и они его услышали.

Они любили друг друга всю ночь, и бегали по берегу реки, опрокидывая друг друга в воду, и прятались в темноте леса, и слушали песни соловья. Сплетали тела и тянулись друг к другу руками, расставались и встречались, хохотали и плакали. И на рассвете, когда лес просыпался, все еще творили любовь - под пение птиц, в лучах восходящего солнца.

А когда вернулись в дом колдуна - уставшие, раскрасневшиеся, смеющиеся, - то застали его сидевшим за столом с кружкой хмельного меда. У него было хитрое и довольное лицо.

- Охто, что тебе сказали боги? - виновато спросила Леля.

- Боги смеялись надо мной, - ответил колдун. - Смеялись и показывали пальцами на землю. И говорили, что я самый глупый из всех колдунов.

Утром в Ярилин день колдун приступил к осуществлению своей задумки, несмотря на протесты и смущение Лешека. Он отдал ему белого жеребца, на котором всегда ревностно ездил сам, достал из сундука белый широкий плащ и велел надеть его на голое тело. Лешека это смутило: в монастыре их учили, что наготу должно прятать от людей, будто это нечто вроде позора - оказаться нагим перед другими. Колдун объяснил ему всю нелепость этого заблуждения, и Лешек не смущался ни его, ни матушки, ни, как выяснилось, Лели. Но появиться в таком виде на празднике?

Матушка сплела ему большой венок, из которого во все стороны торчали полевые цветы на длинных гибких стеблях, и, надевая Лешеку на голову, чуть не расплакалась от радости:

- Ярилко и есть! Молоденький, пригоженький!

Кожу бубна колдун покрыл горящей медью, для чего ездил к каким-то одному ему известным мастерам, и теперь сунул его Лешеку в руки.

- Когда-то я тоже был Ярилой на празднике и, знаешь, запомнил это на всю жизнь. Я тогда уже колдовал и видел богов, но одно дело видеть, а другое - чувствовать бога в себе.

В село они въезжали ровно в полдень, когда солнце выше всего поднялось над землей, но колдун велел Лешеку ехать первым, а сам чуть поотстал. Народу в поле у реки собралось едва ли меньше, чем на торге, - на Ярилу приезжали крестьяне из окрестных деревень, - и Лешек растерялся и замедлил шаг, увидев, перед какой толпой ему предстоит появиться.

- Давай-давай! - прикрикнул колдун, и Лешеку ничего больше не оставалось, как выехать из леса.

Его увидели не сразу: он ехал с южной стороны, против солнца, - и за то время, пока оставался незамеченным, вдруг ощутил задор - от его нерешительности не осталось и следа. Наверное, бог и вправду поселился в нем на время. Он пустил коня вскачь, расправил плечи и рассмеялся.

- Ярило! Ярило скачет! - услышал он первый возглас из толпы, и когда люди повернули головы в его сторону, на лицах их сиял восторг, и удивление, и радость. Приветственные крики слились в многоголосый гул, толпа хлынула ему навстречу - размахивая руками и присвистывая.

Солнце светило ему в спину, и Лешек, насквозь пропитанный солнцем, видел, что жаркие лучи несут его вперед и приподнимают над землей, и бубен в его руках - осколок солнца, и солнечным светом горит венок на его голове, и развевающийся белый плащ сверкает золотом, и конь, сияющий конь под ним, купается в солнечных лучах, играя гривой, фыркая и потряхивая головой.