Между панк-роком и смертью - Трэвис Баркер

В день съемок он приехал к нам, и я попросил его сходить разобраться с доставкой. Он выходит из дома, а прямо перед ним отгружают новенький «Корвет» модели следующего года, кастомизированный, серебристо-черный, просто улет. Он говорит: «Ребята, вы доставили не ту машину, черт побери. Трэвис не ездит на «Корветах»».

Они говорят: «Нет, сэр, адрес правильный».

Я выхожу и говорю ему, что дарю ему этот «Корвет» за то, что он всегда был ко мне добр и заботился обо мне всю мою жизнь. Еще я попросил его отдать мне свой мотоцикл и пообещать больше никогда на нем не ездить. Он разрыдался и отдал мне мотоцикл. Я его продал, и с тех пор папа ездит на «Корвете»[44].

Я нечасто бывал дома и не задерживался там надолго: Blink-182 постоянно гастролировали. В одном турне мы полетели в Австралию. На следующий день после перелета мы выписывались из отеля в Мельбурне, и я спешил сесть в автобус. Со мной были Лил Крис и наш охранник по имени Джейк. Обычно Джейк помогал нам с багажом, потому что он такой мускулистый парень весом за 130 кило. Но почему-то на этот раз нам с Крисом досталась большая часть багажа. У меня на спине висела куча сумок, и я потерял равновесие. Я споткнулся на тротуаре в паре метров от автобуса – тротуар был неровный – и приземлился прямо на правую ногу. Я услышал ужасный хруст и ощутил сильную вспышку боли.

Гас, наш гастрольный менеджер, сказал: «Чувак, просто походи, погоняй кровь». Я стал хромать по парковке – турне еще даже не началось, и я не хотел подводить ребят.

Но Крис увидел, что у меня всё неважно. Он спросил: «Ты в порядке, парень?» – «Чувак, я даже ходить не могу, черт побери».

Мы сняли ботинок и увидели, что нога у меня сине-черная. В тот вечер я отыграл концерт: Дэниел поставил мне педаль от двойной бас-бочки, чтобы я играл левой ногой. На следующий день мы отправились в путь, но ноге лучше не стало. Через пару дней я полетел домой в Штаты показать ее врачу (и увидеться с Лэндоном): в той части Австралии, где мы были, не было аппаратов МРТ, только рентген, и к тому же мой хирург-ортопед доктор Феркель очень хотел позаботиться обо мне сам. Оказалось, нога сломалась пополам. Она сломалась в семи или восьми местах, и все сухожилия и связки порвались. Такая травма называется переломом Лисфранка: она случается у многих футболистов, а еще ее получали участники рыцарских турниров, когда они еще проводились. Нужно было сделать операцию, а потом носить гипс несколько месяцев. Тогда-то я и подсел на обезболивающие. Нога так сильно болела, что из удовольствия и необходимости для полетов на самолете они превратились в зависимость.

Мне сделали операцию (у меня в ноге было три винта), наложили гипс, а потом я сел на самолет и полетел обратно в Австралию. Одну неделю выступлений мы отменили, а потом я гастролировал с группой два с половиной месяца прямо в гипсе. Меня выкатывали на сцену в инвалидном кресле, я запрыгивал на табурет и играл левой ногой, хотя ведущая у меня правая. (Так как я не пользуюсь двойной бас-бочкой, левой ногой я обычно играю только на хай-хэтах. Это всё равно что пытаться писать правой рукой, хотя я левша.) Я принимал болеутоляющие горстями, но, вспомнив, как мне было плохо, когда я сломал пальцы, не мог играть и просто болтался без дела по дому, я решил, что будет лучше, если я буду играть каждый день. И это было лучшее время в моей жизни. Я даже исполнял соло на ударных и так сильно потел, что гипс приходилось менять раз в неделю. Я всё время боролся, и мне казалось, что это круто.

Всем плевать, жги дальше.

Винты мне вынули[45], я поправился и сразу поехал в следующее турне с Blink-182, только с викодина не слез. У меня были приятели, которые поставляли мне его с улиц: я покупал большую банку за 600–1000 долларов, и ее хватало на пару месяцев, учитывая, что я принимал по восемь-десять таблеток в день.

После операции я потерял рассудок от морфина; у меня с собой был карманный нож, так что я начал резать себя без всякой причины. Я не хотел себя убивать, просто тело работало не так, как я от него хотел, и это вывело меня из равновесия. Мне было любопытно, что я ничего не чувствовал: я резал собственную плоть, но мне было не больно. Если бы было больно, то появился бы лишь новый повод принимать больше таблеток. Я находился в приятном оцепенении.

Я сделал Шэнне предложение в Диснейленде в канун Рождества. Я точно знал, какое ей хочется кольцо: у нее в комнате была картинка, и я купил его в «Картье». Это было кольцо с бриллиантом в четыре с половиной карата под названием «Луна», которое стоило 150 тысяч долларов, так что было бы идеально, если бы его доставил бронированный грузовик. Но вместо этого я носил его в кармане своей большой теплой жилетки, и всё, о чем я мог думать, – это как бы его не потерять и какой это будет провал, если всё-таки потеряю. Мы покатались на всех аттракционах, на которых обычно катались, чтобы провести день как обычно. Потом, когда стемнело, мы пошли в дом с привидениями. Каждый год на праздники его оформляют в стиле «Кошмара перед Рождеством», так что время и место для того, чтобы сделать предложение, были идеальные.

Каждый раз, когда мы ездили в Диснейленд, мы брали личного гида, чтобы нас не окружала толпа людей и мы могли кататься на аттракционах без очереди. В тот день я сказал гиду – его звали Ник, – что хочу пойти в дом с привидениями вдвоем с Шэнной. Так вот, мы вошли в портретную галерею, которая превращается в лифт, голос сказал: «Конечно, всегда есть мой путь», – свет погас и раздался гром. Время было подходящее: когда свет погас, я встал на одно колено. Кольцо я не потерял, и, когда свет зажегся, я сделал предложение. Она сказала «да», а потом сама встала на одно колено и достала кольцо для меня. Нам в голову пришла одна и та же идея. Мы катались еще пару часов, а потом пошли домой, напились и занялись сексом. Почти как каждый вечер.

Разница была только в том, что в тот вечер Шэнна начала планировать свадьбу. Теперь каждый день, который мы проводили вместе, она говорила только о свадьбе.

Становилось всё труднее расставаться с Шэнной, Лэндоном и Атианой, когда я уезжал на гастроли с Blink-182. Пока меня не было, Лэндон научился ходить. А когда я вернулся домой, Шэнна взяла его с собой в аэропорт, а он меня не узнал. Я подошел обнять его, а он заплакал. Меня это убивало. Когда я был дома, мне хотелось как можно больше времени проводить с Лэндоном, пришивать ему на одежду нашивки и делать ему ирокез из его коротеньких волос. Как только он научился держать палочки, я стал учить его играть на барабанах.

Но как бы мне ни нравилась идея никогда больше не оставлять малыша, у меня была работа, и скоро я снова полетел Австралию в турне с Blink-182. Расставаться с семьей мне было тяжелее всего, и в самолете, чтобы преодолеть душевную боль… я принимал таблетки. Я по-прежнему горстями глотал викодин, а там я стал принимать еще и оксиконтин, который был еще жестче. Иногда мы с Лил Крисом принимали его вместе в выходные – мы сидели на диване у меня в номере и залипали. Когда я принимал оксиконтин, мне казалось, что у меня тает лицо, а сам я разливаюсь на диване в большую плоскую лужу. Раньше Лил Крис должен был присматривать за мной, когда я принимал таблетки. Я говорил ему: «Чувак, ударь меня, если я не проснусь».