Счастливый доллар - Екатерина Лесина

Агнешке очень хотелось верить. Семен, словно чувствуя ее состояние, продолжал говорить:

– Вообще-то я неудачник. Ну не то, чтобы совсем, но во многом. Нет, ну мне, можно сказать, везет. И в лотерею, и в жизни иногда. Только, знаешь, бывает вот так, когда вроде бы все хорошо, но… не хватает самой малости. И все становится плохо. Не сразу, но постепенно. День за днем, а ты прежний. Прыгаешь, дергаешься, ищешь чего-то, но вяло. И привыкаешь к себе, такому бесполезному, и, даже меняя что-то, не меняешься сам.

Меняется мир. Одни люди уходят, другие появляются. А ты замираешь на разделительной полосе, пытаясь поймать равновесие между двумя потоками. И вот она, бездна, снова с тобой.

Внутри тебя. Смотрит твоими глазами на старых друзей. На новых. На родственников и знакомых. Говорит с ними. Поздравляет. Соболезнует. Играет в жизнь.

– Я хотел стать спортсменом.

– И я, – призналась Агнешка. – Духу не хватило.

– И у меня.

Кивок. Слов не надо. Бездна бездну видит.

– Потом пытался стать юристом.

– А я врачом.

– Стал ментом.

– Ветеринаром.

Слова мечутся теннисным мячиком. Ну, кто больше? Дальше? Сильнее? Кто заглянет в себя сейчас, на краю дороги, где за спиной – ночная темнота, а впереди черный куб дома?

– Не сложилось работать. Понял почти сразу, что не мое. Но тянул лямку. Стыдно было, что никудышный, что даже такого не могу. Привыкал. Однажды понял, что еще немного и захлебнусь. Вынырнул. Выбрался. Дело начал.

Он – Агнешкино отражение. Только у нее сил не хватило вынырнуть. Она тонула, тогда, раньше, цепляясь отчаянно за прошлое, отказываясь взрослеть и скандаля за независимость.

Это не она, это бездна внутри дергала за ниточки, заставляя плясать.

– Я только сейчас понял, почему меня наняли. Хочешь знать?

Хочет. Более того, она умрет, если не узнает. Это… это важно.

– Потому, что я, Семен Семенов, ничтожество.

Он сказал это с улыбкой, но сомнений не оставалось – и вправду так думает.

– Сергей, тот, с которым я встречался сегодня, профессионал. И другом был. Почему Олег не обратился к нему? А потому, что профессионал. Копать бы стал и… что тогда? Чего он хотел на самом деле, а? Эти конверты, вырезки и прочее – след. Куда ведет?

Агнешка выключила фары, и в салоне стало темно. В темноте она ощущала себя в безопасности, а еще могла высказать самую безумную мысль.

– А ты уверен, что он умер?

– Кто?

– Олег.

Человек-гусеница в коконе блестящего целлофана. Искаженное лицо, которое она почти забыла. Нет, тот, кого Агнешка помогла утопить в озере, был мертв. Но был ли он Олегом?

Семен Семенов замолчал и молчал почти целую минуту, за которую Агнешка успела дважды доказать себе возможность и невозможность подобного поворота событий.

– Нет. Он мертв. Я уверен. И уверен, что это был именно он.

Как Марина умерла? Когда? Не так давно Варенька сама помогала перенести ее в старый бункер. И цепь крепила на лодыжке, тихо радуясь, что эта белокурая, разрушившая Варенькину жизнь, скоро сдохнет. И ушла, дверь заперев.

Антошка. Он, сволочь этакая. Вернулся и приступил к «работе», не дожидаясь одобрения. Он же самый умный. И самый безголовый. Псих.

Варенька закусила губу, чтобы не завизжать от злости.

И что теперь? Олег убит, девка его сдохла. А деньги они так и не нашли? И спрашивать станут с Вареньки, просто, чтобы виноватого найти. И о чем это говорит? О том, что права была она, начав игру первой.

До места доехала на такси, высадившись на перекрестке. Дождалась, когда автомобиль исчезнет за холмом, свернула на незаметную, боковую тропу. Узкая полоса поля. Плотная стена колючего боярышника, продираться сквозь который приходилось боком. Канава с дощечкой вместо моста. И снова кусты, на сей раз душистого чубушника, невесть как в лес попавшего. И только затем темный горб старого бункера.

У приоткрытой двери Антошкин мопед.

– Эй, ты тут? – Варенька, подняв камень, постучала в дверь. Гулкий звук, пустой. И тишина.

– Антошка!

Он подскочил сзади, вцепился ледяными пальцами в шею, толкнул лицом в железо и оттащил, уже одуревшую от боли.

– Тварь! Подставить вздумала?

– Отпусти!

Не отпустил, ударил снова, пытаясь попасть глазом на дужку замка. Варенька заскулила и, вывернувшись, полоснула когтями по руке.

– Ненормальный! Я пожалуюсь, слышишь?!

Как ни странно, подействовало. Антошка разжал руку и сам отошел.

– Ты… ты урод! Ты что сделал?

– Зачем ты ее убила?

– Я?! – Варенька ощупала нос, пытаясь определить, не сломан ли. – Это ты убил. Ты же у нас всегда убиваешь. Ты…

– Заткнись. Иди. Смотри. Туда.

– Ты первый.

Не хватало оставлять этого придурка сзади. Если его снова накроет, то Варенька рискует лечь вторым номером рядом с идиоткой, которая сначала связалась с Олегом, а потом взяла и сдохла так некстати.

Она лежала там, где Варенька ее оставила – в темном углу между двумя бочками. Одна ржавая, вторая в мазуте. Цепь полукругом. Корытце с водой и зелеными комками водорослей. Тело.

Варенька зажала нос – тело пованивало. Кружились мясные мухи, весело жужжа, садились на бурую массу, из которой белым лоскутком торчала фата.

– А она откуда? – Варенька обошла полукругом, опасаясь приближаться. Но сомнений нет – именно фата. Нарядная, кружевная, с россыпью искусственного флердоранжа.

– Откуда мне знать?

На Антошкином лице застыло отвращение. И недоумение, пожалуй.

– Зачем ты ее убила? – повторил он прежний вопрос, но куда спокойнее. – Так ненавидела? Ты дура, Варька. Что теперь делать?

– Не знаю.

Варенька и вправду не знала. План рассыпался. Смерть приближалась. А кровь из носу текла и текла.

– Я не убивала ее. Я думала, что это ты, – сказала она, отступая. Наткнулась на Антошку, руки которого легли на плечи. Сдавили тисками. Поверит? Нет?

– Он… он позвонил и сказал, что эта шлюха сдохла. Я решила, что ты перестарался. Но это не ты.

– Не я.

– Ты бы сделал все аккуратнее. Ты всегда аккуратен.

– Она красивая.

– Что? – Варенька попыталась выскользнуть из Антошкиных объятий, но он крепко держал. И рука переместилась на горло, пока поглаживая, дразня.

– Посмотри, какая она теперь красивая…

Куча мяса. Белый флаг фаты, запоздалая готовность сдаться. Кто принес фату? Кто порезал девчонку на части? Кто вообще знал, что она здесь?