В объятиях дождя - Чарльз Мартин

С этого самого момента история жизни Мэтта приобрела для меня оттенок таинственности, потому что виделись мы довольно редко. Я посвящал бейсболу каждую свободную минуту, а мой брат то и дело исчезал.

Позднее мы узнали, что он много времени тратил, разъезжая по стране в товарняках, словно бродяга. Судя по отрывочным сведениям, он безбилетником колесил из Нью-Йорка до Майами, из Майами – в Сиэтл и обратно. Очевидно, он решил повидать мир, оставаясь невидимым сам. Чем больше я об этом думал, тем сильнее убеждался, что вагонная качка, перемена мест и разнообразие ландшафта, очевидно, оказывали на его мозг успокаивающее влияние.

Не могу понять, почему я совсем другой, хотя много и часто об этом думаю. Очевидно, между нами существует некоторая фундаментальная разница – я не так уверен в себе, как он.

Когда мне исполнилось только четыре года, мисс Элла подарила на день рождения бейсбольную биту. «А что это такое и для чего?» – спросил я, и она мне показала, как играют в бейсбол, чему я очень быстро научился. С тех пор утром, днем и вечером я только и просил: «Мисс Элла, бросьте мне мяч», «Мисс Элла, а сейчас мне можно ударить по мячу?», «Мисс Элла, давайте сыграем?»

Удивительно, конечно же, но она почти всегда была готова играть, приговаривая:

– Дитя, если это способно вытащить тебя из дома и ты не валандаешься в пыли и грязи, то я день-деньской согласна махать этой лопаткой.

Поскольку у нас был только один мячик, а мисс Элла целый день крутилась по домашним делам, то мы с Мэттом импровизировали: например, подбирали округлые камни и перебрасывались ими над ущельем – не самая, конечно, лучшая замена с точки зрения деревянных бит, но и такая игра позволяла нам целый день находиться на свежем воздухе, и у нас не было недостатка в «мячах». Вскоре Мэтт научился бросать боковые мячи, а я – отбивать их из всякого положения и сам регулировать левую или правую подачу. В седьмом классе я научился разбивать камень. В восьмом уже мог раздробить свои «мячи» на мелкие кусочки. В девятом измельчил кусок скалы в порошок. Я еще помню облако пыли, поднятое ударом, и улыбку на лице Мэтта: «Надеюсь, ты не ждешь такого же ответа с моей стороны – иначе нам потребуется кое-что посерьезнее, чем пластырь».

Мы готовы были пулять день и ночь, и Мэтт для наших игр провел в амбар электричество. Потом мы прикрепили на середине противоположной стены блюдо, а на задней – кувшин. Прошло немного времени, и задняя стена амбара оказалась продырявленной, а еще через месяц уже напоминала кусок швейцарского сыра. Рекс просто взбесился, когда это увидел: он сорвал ветку кипариса и выпорол меня. Но я не обиделся: дело того стоило. Я все равно продолжал свои занятия.

На летних каникулах после окончания девятого класса журнал «Южная жизнь» узнал о подвигах, совершаемых в Уэверли Холл, и запланировал восьмистраничный разворот под названием «Возрождение Южной плантации», который мне показался довольно странным: Уэверли Холл ничем не напоминал прежний. Рекс любил внимание со стороны прессы, поэтому прилетел, чтобы как следует выдрессировать своих подчиненных, придать всему побольше пышности и великолепия и охотно позировал, а я обретался в амбаре, стараясь никому не попадаться на глаза. Но один из фотокорреспондентов обратил внимание на заднюю стенку амбара. Я был там один, отбивая единственный мяч, привязанный на веревке к стропилам.

– Твоя работа? – спросил фотограф, смекнувший, что к чему.

Я неохотно кивнул: у меня не было желания пускаться в разговоры и общаться. Он расставил треногу в амбаре на самой середине и стал измерять силу света, а я отложил в сторону биту, влез на сеновал и с любопытством наблюдал за происходящим, а фотограф со всезнающим видом, в куртке, набитой новейшим техническим инструментарием, используемым при съемке, ходил взад-вперед, меняя силу света и выискивая самую лучшую перспективу. Он истратил большую часть пленки, но после тридцати-сорока минут работы его лицо становилось все более удрученным, потому что дыры в стене никак не согласовывались с его представлением о том, что ему хотелось бы получить на фотографии. Свет в амбар проникал не прямо, но он этого не знал, а мне сверху это было видно. Наверное, именно тогда я понял всю созидательную силу света.

Мисс Элла вышла из кухни, приблизилась к амбару и остановилась, чтобы немного отдохнуть. Годы спустя она признавалась, что именно тогда она догадалась, какой у меня, по ее словам, самый большой талант, включая игру в бейсбол, а именно: умение видеть и понимать значение и смысл света. Амбар был невелик по размерам, с неровными углами, фотограф все щелкал и щелкал, но все больше и больше удручался. Я уже давно понял, как решить проблему, но молчал, однако рассудив, что фотограф вконец расстроится, я пролез между стропилами в угол и сказал:

– А что, если снимать отсюда?

Этот парень сначала отмахнулся от меня, как от комара, а потом взглянул вверх и поскреб в затылке. Когда журнал появился в продаже, я убедился, что фотограф воспользовался моим советом; более того, этот снимок оказался самым лучшим во всей статье. Вот тогда мисс Элла пошла в магазин при ломбарде и принесла старую камеру «Кэнон А‑1», к которой была приложена инструкция по использованию и шесть катушек пленки.

Она ничего не знала об искусстве фотографии, ровно ничего, но тем не менее сказала:

– Вот тебе аппарат, и если понадобится, я куплю еще.

Вскоре моя жизнь потекла по двум направлениям: я орудовал бейсбольной битой и нажимал на кнопку перемотки в фотокамере.

К концу учебы в колледже я уже почти нигде не появлялся без биты и фотокамеры. Если находился партнер по игре в бейсбол, я с ним перекидывался мячами до обеда, после обеда тоже играл. Мисс Элла уже давно успела устать от ловли бейсбольных мячиков, но, видя мое упорство, выписала через почту «автоматический подавальщик» и платила за него из денег, выдаваемых на бакалею, а Мэтт установил его посередине амбара. Отныне я мог орудовать битой, пока хватало терпения отбивать мячи, и случалось, что мисс Элла. наблюдая за игрой, покачивала головой и упрекала: «Так, смотри как следует на мяч… а битой верти побыстрей…»

Мисс Элла любила, сидя на перевернутом ведре, наблюдать за моими тренировками. В то лето, между школой и колледжем, я обрел собственную манеру подачи мяча. На это ушло целых полгода, но, практикуясь в амбаре, вычищая стойла в конюшне, чиня заборы, наводя порядок в оранжерее и занимаясь прочей трудовой деятельностью, я укрепил запястья, бицепсы, бедра и мышцы спины. Наконец однажды я мячом выбил кипарисовые планки в задней стене амбара. Мисс Элла поднялась на ноги, поправила платье и передник и улыбнулась.

Мой тренер в колледже рассказал всем, что я настоящий самородок. В то лето, перед отъездом в Атланту, мы повесили в амбаре сетку. В первый год обучения в Технологическом колледже я стал быстро расти. При росте шесть футов два дюйма и весе в 70 килограммов я справлялся с любой подачей и сам бил беспроигрышно. Вот тогда бейсбол и стал для меня настоящей страстью. На втором курсе колледжа я занимал ведущее место в четверке, уже забил несколько мячей на большом расстоянии, и меня направили в Омаху на международные соревнования по бейсболу. На игры прилетели мисс Элла и Мэтт. Когда я отличился в седьмой игре, то посмотрел вверх, отыскивая взглядом мисс Эллу, и узнал ее по ярко-красной шляпе. Она махала руками и улыбалась. Подобной, широкой, во все лицо, улыбки я не видывал никогда. После игры я подарил ей этот бейсбольный мяч. Тем летом меня окружали толпы поклонников, а ведь я не делал ничего такого особенного, что выделяло бы меня среди других. Просто вертелся, размахивая битой, как делал десять тысяч раз до этого. Но однажды у меня словно что-то треснуло в спине пониже пояса, и я почувствовал острую боль. Через две подачи боль распространилась вниз по левой ноге. Еще через несколько секунд я почувствовал боль в правом боку. К тому времени, как я добрался до своей комнаты, я хромал и едва передвигался. Я лег в постель и стал уверять себя, что просто растянул мышцы, но в глубине души подозревал самое плохое. На следующее утро, приняв шесть таблеток аспирина, я понял, что не смогу принять участие в состязаниях Главной лиги бейсбола.