Лесные твари - Андрей Плеханов

– Больше нет, – пробормотал Демид. Он поглядел на свою руку. Его волшебную руку, затянувшую страшные рваные раны аккуратными, даже не уродливыми полосками рубцов, срастившую переломы костей и разрывы сухожилий, пока он шел, скрестив руки в наручниках за спиной. Рука снова была ЕГО, она была послушна, она работала, как хорошо налаженный механизм. И все же это была не его рука. Потому что не могло быть у Демида такой волшебной руки. Самоисцеляющейся руки.

Могло. Потому что, оказывается, он был кимвером.

Он еще не знал, что это такое. Но это давало ему какие-то новые возможности.

И страшную судьбу.

– Веди в камеру, начальник, – сказал Демид.

* * *

Спать. Вот чего больше всего он сейчас хотел. Его не интересовало, как его встретят в камере. Главное, чтобы там было место, чтобы сесть, или встать, или хотя бы прислониться. И заснуть.

Замок лязгнул за его спиной. Он находился в камере – не слишком просторной для шести человек, которые здесь уже обитали. И все же не забитой насмерть – рассказывали, что в такую душегубку могут запихнуть и два десятка людишек. Воздух был кислым, вонючим, прокуренным до синей густоты. Двухэтажные нары с двух сторон. Стол, привинченный к стене под единственным оконцем, зарешеченным до такой степени, что непонятно было, как свет еще умудряется протаскивать свои лучи сквозь эти клеточки.

Все дружно повернули головы к Демиду. Молчание.

– Здорово, – сказал Демид. – Как тут у вас, на курорте?

– Погода сухая, – сказал один, с полным ртом золотых зубов, лет сорока, в костюме «Адидас». Хорошем костюме. – Сухая и жаркая. Обзовись, ежели не затруднит.

– Демид, – сказал Демид.

– По какой идешь?

– Да хрен их знает, эти статьи. Пришиб кого-то, говорят. А по мне, так никого я не трогал. Разберемся.

– Не трогал, говоришь? – Золотозубый ухмыльнулся. – Это ты зря, мил человек. Наши мусора, ведь что они? Самые справедливые, значится, во всем мире. За просто так не сажают.

Все дружно, как по команде, заржали.

– Правильно говоришь, – медленно, важно произнес мужичок с нижних нар, самых близких к окну – мужичок виду самого крестьянского, с татуированными лапами, но причесанный по последней моде. – Я вот, к примеру, по четвертому разу на крытку иду. А по делу, так и на все десять меня надо было бы содить. Да только хрен они меня в этот раз за жопу возьмут. Потому что у них своя правда – ментовская, а у нас – своя, воровская. И наша, понятно, сильнее. Правильно?

– Правильно, Федосеич, – зашумел народец. – У ментов, у них какая правда? Беспредел пошел один...

– Порядки знаешь? – обратился Федосеич к Демиду.

– Слышал...

– Багаж есть?

– Чистый.

– Понятно... По первой идешь. Ничё, привыкнешь. Люди везде живут.

– Душно тут у вас. Окно можно открыть?

Снова дружное ржание.

– А ты шутник, однако. Балагур. Попробуй открой. Только нас предупреди, когда амбразуру ломать будешь. А то и нас за компанию дубинкой приласкают.

– Спать днем можно? – хмуро осведомился Демид.

– Спи. Вон там, на верхней шконке. Лезь, лезь, не боись, пока место есть. А то еще человеков пять впихнут, так и кемарить придется по очереди.

Демид полез на нары, деревянные, жесткие, крашенные все той же гнусно-зеленой краской. Одеяла не полагалось, подушки тоже. Был матрас – из дыр его торчали пучки ржавой от старости ваты, пованивало карболкой, зато клопов не было. Дема свернулся клубочком – осторожно, чтобы не спихнуть соседа, подложил руку под голову и заснул.

* * *

Проснулся Демид от звона ложек. Оказывается, принесли ужин и все население камеры дружно наяривало из тарелок какую-то бурду неопределенного цвета, закусывало ржаным хлебом. Кто-то сидел за столом – видать, те, кто сумел себя повыше поставить, а большинство – прямо на нарах.

– Не, братишки, – рассказывал Федосеич, прожевывая огромный кус сала, наполовину торчащий из его рта, – я вот в позапрошлом году в Зорьках сидел – ну, там, в общем, по сто сорок четвертой шел. И малолетки, значится, нам запрос дают: «Братва, мы кипятку добыли, у вас кубики бульонные есть?» Супу они, значит, захотели. А я им: «Какие надо?» А они: «Какие есть?» Я говорю: «Петушиные есть!» Ну, значится, там петух на этих, на кубиках, нарисован. «Не, петушиные не надо!» А я им: «Бычиные есть!» – «Не, бычиные тоже не надо!» Зашухтовались, значит, малолетки. Без супу остались!

Все, кто сидел за столом, загоготали – с разной степенью энтузиазма, в зависимости от своего положения. Федосеич, видать, был человеком уважаемым – большинство смотрели ему в рот и старательно смеялись над каждой шуткой, какой бы тупой она ни была. Говорил он всегда первый, а остальные поддакивали. Федосеич смотрел на молодых снисходительно, добродушно. Подрастает, мол, молодое поколение. Учиться ему еще и учиться.

– Мужики, что, ужин принесли? – Демид свесил ноги с нар.

– Ты, браток, мужиками нас не обзывай, – наставительно произнес Федосеич. – Мужики на зоне бывают, когда план дают, спину горбят. А здесь у нас мужиков нет. Мы на отдыхе, рубишь?

– Пардон, – сказал Демид. – А как насчет пожрать?

– Это запросто, – влез в разговор парень в майке-тельняшке, здоровенный жлоб, весь круглый. Круглые плечи, круглые бицепсы, круглая голова со свинячьей щетиной светлых волос, пара запасных подбородков на случай непредвиденного голода. – С утрянки вставай пораньше, а не дрыхни, когда жрачку носят.

– Так. Я понимаю, это проверка на вшивость. – Демид спрыгнул на пол. – Кто мою пайку заначил?

– Вон, дедуля. – Парень кивнул на старикашку, забившегося в угол ближе к параше. – Схватил твою тарелку, гнида такая. Иди набарабань ему по едалам.

Демид подошел к деду. Лет этому деду было чуть больше пятидесяти, но похоже, что половину из них он провел на помойке. Бомж бомжем – грязный, оборванный, вонючий. Зажался, башка между коленями, руками темечко прикрыл. Привык, видать, что по башке бьют.

– Эй, ты, чухло, тебя как зовут?

– Пашка... – просипел, не поднимая головы.

– Тебя кто этому научил – мою хавку тырить?

Молчит.

Демид постоял под выжидательное шушуканье за спиной. Хотелось ему пнуть этого вшивого недочеловечка. Знал, что должен пнуть его. Хорошенечко наподдать.

– Еще так сделаешь – убью.

Не пнул. Пошел к параше, помочился. Руки как следует помыл. Физиономию сполоснул, отскреб от засохшей крови. И полез обратно на нары. Голодный. Люди внизу звякали посудой, громко чавкали, кашляли, травили байки о житье-бытье. Демиду смотреть на них не хотелось.

– Эй, браток! Как тебя, Демид кличут? – Голос, кажется, золотозубого. – Тебе что, шамать совсем нечего? Вертухая кликни. Он тебе за бабки что угодно принесет – хоть маму родную.