Генерал Ермолов - Татьяна Беспалова

Настало время трогаться в путь. Туман наотрез отказывался подниматься на ноги. Аймани и Мажиту стоило больших трудов растормошить старого товарища. Наверное, в тот день им пришлось бы расстаться с Туманом навсегда, если бы Мажит не нашёл в своей суме кусочек ссохшейся вощины, пахнущий остро и неприятно чем-то Фёдору совсем незнакомым. Грамотей покрошил воск на небольшие кусочки и принялся засовывать их по одному в пасть Тумана, преодолевая его упрямое сопротивление и заставляя непременно глотать каждый кусок. Не прошло и получаса, как ишак поднялся на ноги.

Вскоре они вышли на тропу, проложенную неизвестными путниками.

— Кого-то носит по этим горам в такую лютую стужу, — пробормотал Фёдор, разглядывая свежие следы подкованных копыт.

— Торговцы, Педар-ага, путешествуют в любую погоду. Дикие места не пугают их суровыми испытаниями. Жажда наживы избавляет их от страха замёрзнуть или пасть от рук злых людей, — ответил Мажит.

— Не думаю, что мы встали на след торгового каравана. Перед нами этой дорогой прошло лишь двое коней. Следов людей и вовсе не видать. Путники всё время ехали верхами.

* * *

Фёдор берег друга. Ведя Соколика в поводу, он не отрывал глаз от заснеженной тропы, надеясь обнаружить на ней новые ценные подарки. Но вьюга оказалась проворней. Исправно засыпая свежие следы, она скрывала от внимательного взгляда казака свидетельства недавнего прошлого.

В тот день суровый Уилпата смилостивился, разомкнул ледяные объятия, позволил им, усталым и голодным, сойти с вечного льда на зелень травы своего восточного склона.

* * *

Полуживые от голода, почти ослепшие от нестерпимой белизны высокогорных снегов, к исходу третьего дня изнуряющего странствия по леднику они узрели у себя под ногами изумрудную чашу долины, со всех сторон окружённую мрачными, увенчанными снеговыми шапками утёсами. Хороводы белых туч вились вокруг них, заслоняя синеву неба.

— Смотри, Педар-ага, это — Уилпата и Сонгути, а между ними — Башня, Трезубец, Буревестник, Турхох, скалы Укртуре... — Мажит щурясь, перечислял названия мрачных громад.

— Дальше мы пойдём на север. Видишь эту огромную гору? Её зовут Бубис. Вон там, слева от вершины, — седловина. Это перевал, через него есть трона, известная нам с сестрой. За перевалом Колхида.

— Снова ночевать в снегу? — вздохнул Фёдор.

— Тумана мы с собой не возьмём, — в тон ему ответил Мажит. — Пусть доживает свои дни спокойно здесь, в долине.

Спуск в долину по скользкой обледенелой траве отнял у них последние силы.

К вечеру, едва живые от голода и усталости, они вышли на окраину аула — полудюжине хибар, кое-как сложенных из грубо отёсанных камней. Над плоскими дерновыми крышами стелились сизые дымки. В стороне по вымокшему лугу гуляла пёстрая отара под предводительством пастуха в чёрной бурке, папахе и с посохом. Почуяв жильё, Соколик пустился бодрой рысцой. Туман поспешал следом.

На окраине аула их встретила старая женщина. Её смуглое до черноты, испещрённое глубокими морщинами лицо обрамлял синий платок, намотанный на голову подобно чалме. Серое, из неокрашенной шерсти платье, украшала поблекшая вышивка. Старуху сопровождала старая коза с обломанным правым рогом. Её пегую шерсть подёрнула изморозь седины. К сыромятному ошейку был привязан медный колокольчик и конец растрёпанной пеньковой верёвки. Старуха тихо обратилась к Аймани на неизвестном Фёдору наречии, указывая искривлённым подагрой пальцем в сторону аула, туда, где посреди зелёной лужайки возвышался самый большой в селении дом с террасой и коновязью под навесом. В невнятной речи женщин Фёдор разобрал лишь одно знакомое слово — кабак.

— Куда же подевались жители, ханум? — спросил старуху Мажит на языке нахчи. — Или только вы с козой обитаете в этих местах?

Обе жительницы аула смотрели на них с одинаковым выражением усталой покорности.

— Прошлою весною болезнь выморила почти весь наш род, — тихо ответила старая женщина. — Во всём ауле выжило лишь двое мужчин. Мой внук и Рахим — владелец кабака.

— Мы голодны, — молвила Аймани. — Не найдётся ли у вас еды?

Старуха помолчала, рассматривая Фёдора.

— Этот человек не наших кровей, — произнесла она наконец, указывая кривым пальцем на Фёдора. — Он не кабардинец, он не нахчи, он не из Кураха и не из-за гор. Кто он?

— Он — путник, мирный паломник, — просто ответил Мажит.

— Он — воин, — возразила старуха. — Но это неважно. Рахим накормит любого, кто заплатит.

И она потянула козу за верёвку.

* * *

Селение называлось Кюрк. Рахим, хозяин местного постоялого двора, не старый ещё человек, встретил их равнодушно. Он действительно жил одиноко в огромном доме. Фёдор заметил следы недавнего присутствия большого семейства. Казалось, чисто выбеленные стены хранят воспоминания о многоголосом пении по праздникам, о девичьем смехе, о неуверенных детских шагах. В обеденном зале на стене висела искусно изукрашенная зурна. На дне сундука, из которого хозяин достал чистую одежду для нежданных гостей, Фёдор приметил тёплую компанию самодельных тряпичных кукол с нарисованными лицами. В одной из чистых комнат на резном поставце висели вычурные женские украшения из чеканного серебра и меди с зеленоватой бирюзой и оранжевыми кораллами. В другой Фёдор узрел огромную резного дуба кровать под вышитым вручную шёлковым балдахином. Рахим предложил разместиться в любой из пустых комнат, по их выбору. Сам хозяин жил в маленькой глинобитной пристройке рядом с коновязью, там, где раньше его жёны держали коз и овец. В дом он заходил редко и только в тех случаях, когда в Кюрк забредали путники.

— А много ли народу путешествует по этим местам? — осторожно спросил хозяина Фёдор.

— Бывает так, что кто-то забредёт, — тихо ответил Рахим. Остаток дня и большую часть вечера он потратил на оживление давно угасшего очага. Наконец чахлое, готовое в любую минуту угаснуть пламя уверенно вспыхнуло, осветив неподвижное лицо хозяина Кюрка.

— Купцы? — не отставал Фёдор.

— Бывают и купцы, — тихо отвечал Рахим.

— А воинские отряды?

— Казаки не бывают в этих местах. Ты, Педар-ага, первый из вашего племени забрёл в наши края. Прошлой зимой, до прихода чумы... — Рахим запнулся, помолчал, но продолжил: — ...до прихода беды, русский офицер, Разумов, с отрядом стоял у нас целую неделю. Уилпата злился, сыпал на наши головы снег, лил холодный туман. Они ушли, когда растеплело. Они ушли, а чума пришла... Жив ли Разумов — не знаю…

— Жив, — твёрдо ответил Фёдор. — А ещё? Кто ещё проходил через Кюрк?

— Не помню... Я живу в стороне от людей, жизнь протекает мимо... Мне нет дела... я забываю... только Разумова запомнил, потому что следом за ним пришла чума.

— Нас четверо осталось: я, старуха, её несчастный внук и пастух. Живём в ожидании, когда смерть заберёт и нас.