Калямбра - Александр Покровский

– КОЦУБА!!! – орет командир, нарушая акустическую культуру подводников. – Какого хуя не даете ни спать, ни вахту нести?

– Я… меня.

– В рот… тебя! В рот! Мыла съели? Мыла? Или так охуели?

Тишина.

Утром на завтраке спокойно все выяснили.

Коцубе приснился сон.

А спал он в пятой каюте, на втором ярусе, справа от входа. Это такое место, больше похожее на нору суслика, чем на койку подводника, койка наполовину задвинута за рундук, а расстояние до подволока пятьдесят сантиметров. Ночник, естественно, выключен.

И снится Коцубе, что его положили в гроб и заколотили. Просыпается он в холодном поту. Ручонку тянет – слева дерево, сверху дерево, справа тоже дерево. И тут понял все наш Коцуба и начал биться не на жизнь, а на смерть. А потом орать. А вторая боевая смена все то время, что отведено для сна, резалась в «козла» и только пришла поспать. Только уснули, а здесь такое. Сережа Журашов, тоже управленец, только ростом под два метра, недолго думая, вскочил, сдернул Коцубу с коечки и, как котенка, швырнул его в проход. После этого он спокойно улегся спать и, по-моему, он даже не успел проснуться во время такого упражнения.

А Коцуба после этого несколько дней спал с включенным аварийным фонарем. Боялся еще раз оказаться в гробу.

Мы назвали его Дедушкой. Он был из тех командиров, которые отплавали в командирах по десять и более лет и на все жизненные штормы и шквалы привыкли смотреть с легким прищуром, практически не расходуя свою нервную энергию.

В центральном он спал. Он спал всегда, особенно в автономках, прямо в кресле. Но стоило обстановке измениться, как тут же открывался желтый командирский глаз, отпускалась пара шипящих и все приходило в норму, после чего он опять затихал.

Нас он никогда не дергал по мелочам, никогда ни во что не вмешивался, полагая, что командиры боевых частей у него лихие ребята и разберутся сами. Он был уверен: брось нас в пустыне голышом, и мы там найдем простыни и воду.

За всю свою жизнь он никого никогда не наказал.

Перед автономкой все бегали как ошпаренные, и только один капитан не суетился, сохраняя великолепное спокойствие. Подвести его считалось большим позором. Он просто не понимал, как могло так случиться, что кто-то что-то не сделал.

– Ну, батенька! – говорил он в таких случаях, и виновный был готов провалиться сквозь землю.

Лейтенантов он любил, как свою юность. Когда я, лейтенант, командир боевой части, ему что-то докладывал, виновато спотыкаясь, про что-то свое, очень мелкое, увязая в подробностях, он никогда не перебивал, но и, казалось, не слушал. Взгляд его бродил по моему лицу, присутствовал и отсутствовал. Он улыбался, приговаривая:

– Да, да, да, хорошо.

Когда я заканчивал свой доклад, он слушал еще некоторое время с таким видом, словно я должен сообщить еще что-то. Потом он находил глазами старпома и говорил:

– Надо поощрить лейтенанта. Не все у него получается, но он очень старается. Это хорошо.

Лишь однажды мы увидели его бегающим по центральному и изрыгающим фантастический набор удивительных выражений. Но все были примерно в таком же состоянии и его тут же простили.

А случилось вот что: у нас была ракетная стрельба, и во время предстартовой подготовки в ракетные отсеки стала поступать забортная вода. Тут же провал по глубине, обесточивание щитов, мелькающие, трясущиеся люди – ад кромешный. Хуже не придумаешь. И вдруг ракетчик докладывает:

– Стартует первая!

– Есть! – говорит командир.

– Стартует вторая!

– Как стартует? – до командира дошло, за аварийной тревогой он совсем забыл, что у него идет ракетная стрельба.

– Как стартует? Стой! Отставить! Назад!

– Как же назад, товарищ командир? Они уже улетели!

Это были первые ракетные стрельбы стратегических лодок, а наша, да еще и с аварийной тревогой.

Магнитную пленку решили послать в научно-исследовательский институт для изучения ситуации. Когда ее там включили, то двадцать минут с нее лился фантастический набор удивительных выражений, а в конце после "Стартует первая" прозвучало командирское: "Как стартует?"

Он давно уже на пенсии, и когда мы встречаемся, лицо его молодеет.

Он слушает нашу болтовню, любуется нами, ну совсем как дед своими внуками, подробно обо всем расспрашивает, во все вникает, глаза его сияют, и нет для него лучше минуты.

* * *

Очень хорошо знаю Люлина. Виталий Александрович замечательный человек, наш замкомдив. В море он с нами выходил не раз. Казалось, что он вообще не спит. Когда бы ни запросили его в каюте по «Каштану», всегда сразу: «Да!»

Вот его письмо: «Да, Александр, в море я спал не раздеваясь. Одевал на себя чистую эрбэшку (рабочее платье) и ложился поверх одеяла. Мгновенно просыпался (с совершенно ясной головой) в тот момент, когда гасла лампочка подсветки «Каштана» в изголовье диванчика-кровати. В каюте темно, лампочка постоянно светится, но как только в ЦП (центральный пост) включают тумблер каюты командира, она гаснет. Отвечал центральному: «Слушаю!» – когда он еще не успевал что-то сказать. Возникшая тишина (она всегда на лодке аварийная или предаварийная), немедленно катапультировала меня в центральный. Маневр всплытия – самый сложный и самый ответственный момент для командира. Оценив обстановку, он убегает в боевую рубку и уже из боевой рубки подает соответствующие команды. Поверь мне, грамотный командир никогда (!) не будет продувать концевые группы, не оценив надводную обстановку и не приняв решение на всплытие в надводное положение. И даже всплыв в надводное положение (поначалу это позиционное положение) обязан (!) продувать концевые группы ВСД (воздух среднего давления), не расходуя запас ВВД (воздух высокого давления). Он ему нужен для выполнения маневра «срочное погружение», к которому подводная лодка должна быть готова всегда (!). Сколько времени потребуется на пополнение ВВД концевых групп? С полным запасом ВВД концевых групп можно уходить «по срочному» на глубину, а там уже «подбить» ВВД средней группы за счет снятия давления в отсеках. Времени на это – сколько хочешь. Можно ли срочно погружаться без запаса ВВД? Кувалде – можно, подводной лодке – нет. Ты своими размышлениями напомнил мне один случай. Отшвартовавшись с одной стороны причала, я влез на мостик корабля, стоящего с другой стороны в готовности к выходу. Комдивов Матушкин предпочитал всегда держать «под рукой», у НШ (Саша Петелин) было больное сердце (его старались беречь и в море не пускать), поэтому у меня был режим «поршня». Предстоял контрольный выход. «Азуха» (лодка 667-А проекта) старая, с «продленным моторесурсом». С совершенно неисправным одним из компрессоров. Горел график цикличного использования РПК СН (ракетные стратегические крейсера специального назначения), коэффициент напряженности, и так далее, и тому подобное. Снялись со швартовых и пошли. Погрузились в точку «Я». Сутки отрабатывали элементы подводного плавания, а потом по плану должны были всплыть, надводный переход до места (из створа Кольского залива прямо на норд), погрузиться и следовать в один из полигонов далеко на севере для отработки ЗПС (звукоподводная связь) с лодкой, возвращающейся с боевой службы. Перед погружением получили устрашающую метеосводку о возможности урагана. Сводка стала оправдываться в ближайшие же часы. Семидесятые полигоны мелководны (чуть более ста метров), глубина погружения не более 50 м. На контрольном выходе сеансы связи по 4-х часовой программе, так что достоверность метеосводки проверяли при подвсплытиях на перископ. К назначенному времени всплытия ощутимо покачивало даже на 50 м. Прослушали горизонт, оценили обстановку (по горизонту до 50 целей), начали всплывать под перископ. Учитывая сверхсложность обстановки, вместе с командиром поднимаюсь в боевую рубку. На 30 метрах начинаю поднимать перископ, поручив командиру быть на связи. Только высунулся из воды перископ – мазанул им по горизонту: «Продуть среднюю». Командир репетует. Грохот продуваемого балласта (сразу почувствовал, что это не только средняя дуется), лодка буквально вылетает наверх выше ватерлинии, плюхается вниз с намерением тут же погрузиться. «Обе турбины – средний вперед! Командир! Бегом вниз, доложи мне, что случилось!» Остаюсь на перископе и держусь на глубине под крышу рубки, не давая лодке погружаться, манипулирую ходами и даже задействую рубочные рули. Наше счастье было в том, что не сработала АЗ (аварийная защита реактора). Целей по горизонту, несмотря на сильнейший шторм – видимо-невидимо (шла путина). Всплыть окончательно не можем (один компрессор на все, его не хватает и может «перегрузиться»), погрузиться – смерти подобно, ВВД – ноль. Донесли о всплытии и следовании по плану. Дошли до места в таком положении, донесли о погружении, а сами продолжили движение в ситуации «горлышко» дальше. Около суток я провел в боевой рубке, вися на перископе. Болтаемся на столбовой дороге всех судов, идущих в Мурманск и на выход в море, на запад. Вертелся с перископом, как белка в колесе, не отрываясь от окуляра ни на минуту. Штурманский электрик припер мне сухарей и банку из-под регенерации. Сухари грыз, а в банку отливал. Откуда только бралось. Командир мне доложил, что отказали электромагнитные клапана всей системы ВВД – поэтому сразу самопроизвольно продулся весь балласт. Врали, сволочи. Почти сутки они якобы устраняли неисправность, командир сидел в центральном, вся эта шушера изображала кипучую деятельность, а фактически пополняла ВВД одним полудохлым компрессором…»