Камера смертника - Борис Рудаков

И я уже понял, что способ один. Только один – самый действенный, самый надежный. От омерзения и ненависти меня опять начало трясти. Как я их ненавидел – этих, которые присвоили себе право так обращаться с другими! Тогда я присвою себе право самому судить и наказывать их. Я же могу это сделать, я уже делал это! Значит, способен, значит, это моя миссия и моя кара.

Ира вышла понурая, уставшая и, наконец, дала волю чувствам. Она села в машину, положила руки на руль и разрыдалась. Я попытался искренне успокоить ее, но девушку душили слезы и обида. Она чаще всего повторяла слово «почему». Ну почему так все в нашей стране, ну почему им все можно. Нет, девочка, мысленно говорил я Ирине, не все. Теперь не все.

В общем, капитан потребовал от Ирины приличную сумму на ремонт своего «Форда». Принести велел к нему домой через два дня. Я удивился такой его наглости, но потом понял, что мордатому бояться-то некого. И не в квартиру он Ирину приглашал, а назначил встречу вечером возле дома. И, самое главное, разговор этот между ними произошел наедине, а не в присутствии его коллег из этого отделения ГАИ.

Два дня справедливая судьба дала мне на подготовку. Я сказал Ирине, что все решил по своим каналам, что капитана приструнят и он к ней даже не сунется. Естественно, никаких денег никуда нести не нужно. Ира попыталась меня отблагодарить, она была счастлива, но дальнейшие отношения с ней были опасны. Я должен, как добрый джинн, исчезнуть из ее жизни навсегда. Я видел ее счастливые глаза и был счастлив сам. Это же очень приятно – приносить радость другим, делать совершенно незнакомых людей счастливыми. И это мой долг – долг человека, который вернулся из могилы.

Я как-то не особенно долго раздумывал о способе убийства. Точнее, совсем не раздумывал. Для меня все было само собой разумеющимся. Мразь надо давить, как таракана, как змею. Надо трахнуть его по здоровенной наглой башке. И чем-нибудь таким, от чего не будет много кровищи. Не ломом, не прутком стальным, от них все вокруг будет забрызгано. Тут нужно что-то тяжелое, большое, твердое, вроде бейсбольной биты.

Искать биту мне не хотелось. «Светиться» в магазине при ее покупке… Что, на ней свет клином сошелся? Думалось легко и весело. Я принял решение, зло будет наказано, точнее, уничтожено, и никому несчастий больше не принесет. И от этого на душе у меня было хорошо. Это не в обычном понимании приятные мысли, а чувство приятного злорадства, почти физиологического довольства.

Зачем мне что-то покупать, когда под ногами полным-полно подходящих предметов? Я взял обычный кирпич, завернул его в тряпку, которую нашел на помойке, перевязал бечевкой, чтобы тряпка не сползала. Вот и все орудие. Не желая пачкаться грязной тряпкой, я завернул свое орудие в полиэтиленовый пакет. Так оно и лежало у меня за пазухой, пока я двигался к предполагаемому месту встречи мордатого и Ирины.

Понимал ли я, что собираюсь снова совершить уголовное преступление? Скорее всего, это можно было считать пониманием того, что я беру на себя слишком много. Закон их наказать не сможет, в том числе и этого мордатого капитана. Он просто не доберется до него. И все потому, что такие, как этот капитан, возятся в своей среде, как черви в гнойной ране. А эта среда недосягаема для закона. Он туда никогда не суется, люди там сами разбираются со своими проблемами.

Есть у тебя блат, влиятельные знакомые – значит, ты сверху. Нет – тогда сверху вот эти гнусные личности, которые творят с тобой все, что хотят и как хотят. А для этой среды все средства хороши. Принято тут разбираться самим – вот и разберемся. Я просто считал, что все должно быть соизмеримо. Мера зла, которую приносят другим эти гады, и мера зла противодействия. На мой взгляд, все с лихвой окупалось. А уж тем более если противодействием буду я – человек, который выбрался из могилы, который вернулся с того света. Ведь для чего-то я выжил? Или не так: я мертв, я пострадал от них, они меня убили. И это моя рука, которая протянулась за ними с того света. Так как же можно применять к моим действиям понятия человеческого общества, как меня вообще можно осуждать?

Он, естественно, сидел не на той лавочке, под ярким фонарем, освещавшим площадку перед подъездом. Он курил в темноте на детской площадке. Это было гнусно вдвойне. Во-первых, он, как гадюка, притаился в темноте. Почему? Бояться ему нечего, потому что никакого вымогательства ему не пришьешь, если и захочешь. Ирина ведь добровольно согласилась возместить ему ущерб, нанесенный его машине. И в материалах ГАИ фигурировала ее вина и ее согласие с нею. Значит, решил я, это просто у него натура такая подленькая, и она заставляет его сидеть, таиться в темноте. Да еще в таком месте, которое по определению не должно вызывать чувства опасности. Это же детская площадка, а сидит он на лавочке, где сидят мамашки, выгуливающие своих чад.

Ох, как я его ненавидел! Все, как кадры фильма, специально нарезанные по моему заказу, прошло перед глазами. Наглая попытка проскочить между машинами и никакой боязни последствий. Как он зацепил машину совершенно ничего не подозревавшей, ни в чем не повинной девушки. Как он цинично вел себя по отношению к ней. Офицер милиции, человек, который не только по долгу службы, но и, казалось бы, по убеждениям должен был бы защищать и стоять на страже. И ведь девушка же! Молоденькая, неопытная, перепуганная… А как он перед ней кобенился, как нагло кривилась ухмылка на его лице!.. Мразь паскудная. Он и в милицию пошел только для этого, чтобы отнимать деньги, унижать, вымогать, брать взятки, быть выше всех.

Я был очень решительно настроен и очень спокоен. Человек всегда спокоен, когда уверен в своей правоте. Ясно, что нас никто не видит, потому что с верхних этажей площадка прячется за кронами деревьев, а с улицы… что там увидишь с улицы? Какие-то фигуры, тени… И найдут его только дворники утром. Последняя мысль меня просто возбудила. «Найдут утром»! То есть все будет кончено, он больше никогда и никому не принесет горя, беды. Начиная с завтрашнего утра его просто не будет…

Мне оставалось только как-то приблизиться к нему, чтобы нанести неожиданный удар. Потом и эта проблема решилась. Капитан не сидел спокойно, он курил, все время ерзал ногами по опавшей листве, громко сплевывал сквозь зубы. Наверное, он упивался своей значимостью, любовался собой. Только чем там было любоваться, когда все замашки и манеры у него приблатненные, чуть ли не бандитские? И тут перед моими глазами встали лица тех, кто присутствовал там, в лесу, когда меня убивали. И я ударил.

Наверное, мордатый все же почувствовал, что к нему незаметно подошли со спины. Но он успел только чуть повернуть голову в мою сторону. Он мне даже помог, потому что удар пришелся в височную область. Из тех же самых детективов я знал, что кости черепа в этом месте тонкие и проломить их пара пустяков.

Как они хрустнули, я не услышал, а почувствовал. Наверное, я убил его сразу, с одного удара. Мне так подумалось, потому что мордатый мотнул от удара головой, некоторое время еще сохраняя вертикальное положение, а потом повалился боком на лавку. Дело было сделано… наверное. Я его убил, уничтожил! Бывают такие минуты у каждого человека, когда он не может членораздельно выразить свои мысли, потому что его захлестывают чувства. У меня было то же самое; только я не сказать – подумать ничего членораздельного не мог. Чувства восторга, удовлетворения, радости за девушку Ирину настолько разбушевались внутри, настолько тесно переплелись с чувством ненависти, что в голове не было ни единой мыслишки. И наверное, это состояние меня и подтолкнуло ко второму шагу.