Сибирская жуть-2 - Александр Бушков

— Na, geh schon. Ich laufe gleich nach, — прошептал он девочке и внучка отправилась по лыжне вперед.

Я удивился до неимоверности и обрадовался: одна из моих прежних профессий в жизни была германистика, я тосковал от отсутствия живой речи. А тут — вот тебе, живой немецкий!

— Was? — чуть ли не закричал я. — Du tust auch noch Deutsch reden?

— Так ведь я же немец. На Волге родился. Я Оскар Грэфе.

С тех пор мы еще вот так, между прочим, то в лесу, то в городе парой немецких фраз перебрасывались. Вроде бы уже более близкое знакомство.

Однажды осенним вечером он заявился ко мне домой, хотя я своего адреса ему не давал. Нашел, значит, сам. Что-то важное привело его ко мне… Вы, говорит, простите меня и не обессудьте за мое вторжение непрошеное. Оно, конечно, незваный гость хуже англичанина, как говорят французы, но… не с кем мне поделиться одной непостижимой историей, которая произошла со мной полгода назад, в марте…

— Я вам расскажу, а вы решайте, что с моей историей делать дальше. Или выслушать и забыть, или… А то, хотите, запишите все это да напечатайте… Ну, скажем, как ненаучно-фантастический рассказ… Готовы ли вы выслушать меня?

— Да, конечно, — поспешно согласился я. — Вы не станете возражать, если я включу диктофон?

— Не возражаю. Записывайте.

И он стал рассказывать… Позднее я много раз слушал магнитофонную запись этого рассказа, слушал и не знал, что же мне делать с его исповедью. Давал я ее послушать кое-кому из своих близких приятелей. Выслушают, покачают головой, говорят: ну-де и ну… И покручивают у виска указательным пальцем.

И долго не решался я предать гласности странную историю красноярского математика на пенсии. Трудно было отважиться. После долгих раздумий решаюсь все-таки представить рассказ моего немца вниманию читателей. Вот он, его рассказ…

Утром собрались мы с внучкой в лес, на лыжах прогуляться. Ей исполнилось одиннадцать, она хорошо держится на лыжне, спокойно может пробежать за день двадцать — двадцать пять километров. Впрочем, это вы и без меня знаете… Собрались мы сходить на Мининские Столбы, там моя Маша — ее Машей зовут — еще никогда не бывала…

Вечером супруга поставила тесто на пироги: с собой горяченьких возьмете, у Мининских Столбов чайку вскипятите. Чего-де еще надо!

Ни свет ни заря слышу голос Ирмы, супруги:

— Вставайте, лыжники! Пироги готовы! Завтракать пора. Вон уже и лыжи стоят в коридоре…

Я поднялся бодренько, как всегда поднимаюсь перед лыжной прогулкой, вообще перед любым выходом в лес. И сразу же меня охватило странное ощущение, что все это уже было сегодня, что все, что происходит сейчас, творится повторно.

В детстве у меня бывало иногда такое чувство, я-де уже видел все это, я даже знаю, что вот сейчас будет. Но тогда, в детстве, чувство это было каким-то коротеньким, на секунду, на минуту. Какое-то просветление, что ли… Было-де это со мной когда-то, уже было…

А тут это чудное чувство продолжается долго. Сели завтракать, а я каждый жест моей супруги вижу заранее, знаю, что сейчас Маша скажет и что Ирма сделает.

Стали мы одеваться, обуваться, у меня опять странное чувство: одежда будто бы еще не совсем просохла от прошлого выхода в лес и обувь сыроватая. И лыжные палки словно росой покрыты.

Пошли к электричке. На улице стоял густой туман, его тихо наносило на город с Енисея, незамерзающей реки. Было тепло, чуть ниже нуля. Взяли мы билеты, сели в вагон. И опять это диковатое психическое состояние: я знаю, что сейчас будет. В вагоне должен сидеть наш доктор-философ, он едет на свою дачу в Минино. Я сяду к левому окну, оно будет чистым, сквозь него хорошо видно будет и туман в степи, и редкие березки в тумане, и километровые столбики у дороги.

Все так и было. И профессор у окна. Мы кивком головы поздоровались друг с другом. И за окном туман, и березки в степи, скрытые туманом. Я подумал: уж не схожу ли я с ума…

На Минино электричка остановилась. Маша сказала:

— Сейчас нас обгонит пассажирский поезд, и мы поедем дальше…

И я почему-то уже знал: мы немного постоим на станции Минино, через три-пять минут нас обгонит пассажирский поезд, и мы отправимся дальше…

Нас, действительно, обогнал какой-то скорый поезд. Мы поехали и через парочку минут высадились на Караульной. Туман тут почти рассеялся. Мы перешли железную дорогу, надели лыжи, нашли лыжню и отправились вверх, на Мининское нагорье. И все время меня не покидало диковатое чувство: все это было, все это было, было совсем недавно, все это повторяется.

Перед выходом на нагорье нас вновь окутал густой туман. Такой плотный, что только лыжню и видно в десятке метров перед нами. Маша бежит впереди меня, не Маша — серый призрак. И тишина-тишина. Выплывет дерево из тумана, рядом с лыжней. Изредка донесется далекий глухой свисток поезда снизу. Тишина, туман, тьма. Тишь и гладь и божья благодать… Пожалуй, благодати-то не было. Настороженность какая-то во мне сидит, опасение какое-то…

Маша приостановилась, я ее догнал. Она говорит:

— Тише, деда, мы сейчас зайчика увидим, — и двинулась осторожненько вперед. И в самом деле, впереди по лыжне не спеша прыгал заяц, от нас. Маша прибавила шаг, заяц, наверно, почувствовал людей, помчался от нас во всю прыть.

— А сейчас мы рябину увидим, — опять говорит Маша. И мы видим рябину над лыжней, алую, нетронутую, увесистую.

Через сорок минут — час мы вышли на плоскость нагорья. В давние годы на моей памяти была тут большая голая поляна, на старых картах это место даже Лысой горой обозначено. Теперь здесь слева высадили довольно много кедра, он весь принялся, разросся, такая тут чащоба поднялась, руку не протолкнуть. А вот справа от лыжни все еще оставалась поляна. Я, увидев в тумане эту поляну, белую, чистую, припорошенную свежим снегом, сильно разволновался, двинулся по снежной целине к середине этой поляны, пытался что-то увидеть. И не увидел ничего. Снежный целик, девственная белизна, свежевыпавший снег… И все же мне показалось, что на этом простынном массиве будто бы чуть отпечатался большой, вмятый, округлый след. Я стоял, что-то мучило меня, волновало, тревожило. Я не мог понять, что. Что?!

Рядом стояла Маша. Она тронула меня за рукав и промолвила, будто припоминая что-то:

— Деда, а я сегодня ночью во сне по-немецки говорила.

Мы вышли на лыжню и пошли дальше. Впереди глухой стеной поднималась чаща старых ельников. Чувство мое, что все вот это было, сразу же исчезло. Ничего не было. Прошла моя шизофрения. Наступило даже какое-то ощущение освобождения и… сожаления, что вот что-то не состоялось.

Мы сходили на Мининские Столбы. Туман скоро совсем исчез. Мартовское солнышко светило ярко, грело чуть ли не по-летнему. Словом, это был прекрасный день. Такие дни на всю жизнь в память ложатся…