Лилит - Джордж Макдональд

– Это был великолепная персидская кошка, страшно мокрая и грязная, но разглядеть, что она из себя представляет, было вполне можно – и это называется хуже, чем просто «недостойный».

– Что вы хотите этим сказать, мистер Рэйвен? – воскликнул я и холодный ужас сдавил мне горло. – Это был просто домашний персидский кот, который убежал, испугавшись плеска воды! Может, он приходил за золотой рыбкой?

– Посмотрим, – возразил библиотекарь. – Я немного знаком с кошками разных видов, и либо я сорву с этой маску домашней киски, либо я сильно в ней ошибаюсь.

Он вскочил, подошел к двери кабинета, принес оттуда изувеченный том, и снова уселся рядом со мной. Я уставился на книгу в его руках – это была вовсе не увечная, а целая и невредимая книга!

– Откуда взялась ее вторая половина? – задохнулся я.

– Прилипла. Вообще-то она хранится в моей библиотеке, – ответил он.

Я промолчал. Еще один вопрос скорее всего разбился бы о берег бездонного моря таких же бестолковых вопросов, отвечать на которые просто не было времени!

– Слушайте, – сказал он, – я прочту несколько строк. Здесь есть кто-то, кому наверняка не понравится то, что я буду читать!

Он открыл тонкую обложку и перевернул лист или два.

Пергамент выцвел от времени, и на одном листе было темное пятно, просочившееся через два-три других листа. Он медленно перевернул и этот лист тоже – он, казалось, искал место, где уж наверняка обнаружится целый стих. Где-то на середине книги он начал читать.

Но что по-настоящему произвело на меня впечатление, так это тот эффект, которое это чтение произвело на меня, а не собственно то, что он читал. Стихи были написаны на языке, который я никогда прежде не слышал, но понимал прекрасно, хотя и не могу записать словами или найти простой аналог тому, что они значили. Эти фрагменты – лишь слабая тень того, что осталось в моей голове, когда он закончил чтение:

Но если бы я нашел человека, который бы смог поверить

В то, что он никогда не видел, не чувствовал и даже не слышал

От него я возьму сущность и приобрету

Стойкость и форму, реагирующую на прикосновение и видимую,

И оденусь в похожую настоящность

Этой фантазии, где расколется его душа.

Он перевернул лист, и продолжал:

Во мне – каждая женщина, у меня есть сила

Над душами каждого живого мужчины,

Такую, какую женщина никогда не получала в наследство.

Могу то, чего не могла и не может ни одна женщина.

Всех женщин я, женщина, отныне превзошла.

Превыше была, превыше есть, превыше буду в залах жилищ.

Так как я, несмотря на то, что он не может ни видеть меня,

Ни дотронуться хотя бы пальцем руки,

Если бы даже ни разу мое дыхание не коснулось его волос,

Могу помешать ему дышать

И пустить корни, связать узами, которые и смерть не расплетет.

Или жизнь, хотя у него никогда и не было надежды.

Снова он запнулся, снова перевернул лист и снова начал читать:

Так как я лежу рядом с ним, бестелесная вещь.

Не дышу, не вижу, не чувствую, только думаю

И заставляю его любить меня – и жаждать.

Когда он узнает то, чего не знал, если так должно,

Или что-то без имени, что должно случиться

С ним, но вне зависимости от него, для чего я буду петь

Песню, которая не отзовется звуком в его душе,

Я лежу, бессердечная, вне его сердца,

Не давая ему ничего, там, где он отдает все свое

Сущее, чтобы одеть меня в человеческий облик, каждую мою часть.

Когда я наконец вспыхну,

И тогда в его живом сознании я впервые покажусь.

Ах, кто мог еще так завоевать Любовь, так, как я!

Кто так еще воцарялся в сердце мужчины!

Для видимых существ, с счастливым плачем,

Просыпаясь, биение жизни сквозь меня дрожа бежит.

Странный, отталкивающий кошачий вопль откуда-то проник в комнату. Я приподнялся на локтях и огляделся вокруг, но ничего не увидел.

Мистер Рэйвен перевернул несколько листов и продолжил:

Внезапно я просыпаюсь, не ведая наводящего ужаса,

Который является моим вместилищем – не как змея извивается.

Но как дымный пар, испорченный и угрюмый

Наполняет сердце, душу, и грудь, и мозг насквозь.

Мое существо лежит без движения в болезненных сомнениях.

Не смея спросить, как сюда пришел ужас.

Мое последнее воплощение я знаю, но не теперешнее,

Я не понимала, кем я была и где,

Знаю, кем была когда-то, до сих пор у своих бровей я чувствовала

Прикосновение чего-то, чего уже здесь нет.

Я обмерла, умерла и все еще живу в отчаянии,

Жизнью, которая попирает жизнь, кривляясь.

Когда я была королевой, я знала совершенно точно,

И иногда надевала сверкающее на свою голову,

Чье сияние не могла затмить даже темнота смерти,

И похожее на шею, руки и пояс:

И мужчины говорили, что мои закрытые глаза излучают свет.

Который затмевает алмазы в серебрянкой оправе.

Снова я услышал жуткий женский крик. Это был крик боли. Снова я осмотрелся, но не заметил ни призраков, ни какого-либо движения. Мистер Рэйвен, казалось, прислушался на минутку, но вот снова перевернул несколько страниц и продолжил:

Ужасно мокрые, мои волосы золотого цвета

Запачкали мои гладкие руки: затем, чтобы их быстро отстричь.

Я отдала свои рубины, и для меня вырыли новые.

Никакие глаза не видели такой тонкой талии

Как глоток воды из рога,

За один грустный вздох мне отдавали голубые сапфиры.

Нет, я отдала свои опалы за оборки,

За одежды крестьянской девушки, грубые и чистые

Мой саван сгнил! Однажды я услышала петуха.

Громко поющего на зеленом холмике над моим гробом

Глухо мое место

Вернулся ответ, как призрачный смех.

И снова раздался зверский вопль.

– Я думаю, что-то нечистое было в комнате!. – сказал библиотекарь, бросив взгляд окрест себя, но тут же перевернул лист-другой и снова начал читать:

Так как я купалась в молоке и медовых росах,

В дожде, от дрожащих роз, которые никогда

не касались земли.

И натирали меня мускусом и амброй.

Никогда не пятнали меня запятнанные от рождения,

Или родинки, или шрамы от бед, или беспокойство смерти,

Ни одного волоска на мне лишнего не росло.

Чтобы сохранить холодную белизну, я сидела одна,