Конан и дочь друидов - Дуглас Брайан

– Мой брат умер. Он был убит подло, злодейски. Его убил Туризинд, человек низкого происхождения, человек с отвратительной черной душой. Разумеется, после такого преступления Туризинд не мог больше оставаться в столице. Он бежал. Я следил за его, с позволения сказать, «карьерой». Иногда я выпускал его из виду на целые годы и тогда начинал мечтать о том, чтобы мне сообщили о. его смерти. Но потом он снова появлялся. Он был наемником, дослужился до капитана большого отряда… Потом, когда война закончилась, занимался разбоем… Его следы потерялись, когда его схватила тайная стража герцогства, но совсем недавно мои пастухи видели его в лесу в компании с каким-то другим убийцей – с ними была также развратная девка.

– И вы… – чавкая, промолвил Тургонес.

– И я сразу же направился сюда, потому что убить этого человека – дело чести для меня! – сказал Кабаллона.

– Что ж, – с деланным равнодушием проговорил Тургонес и вытер жирный рот рукавом своей белой, заляпанной сажей туники, – я помогу вам. Я даже не потребую от вас слишком большой платы. Мне чрезвычайно нужен человек, который согласится делать для меня грязную работу, не задавая вопросов. Аристократы просто завораживают меня, мой друг. Никто не умеет подчиняться так, как подчиняются люди с голубой кровью в жилах, – люди, привыкшие повелевать. Приказывать вам – наслаждение, а видеть вас в рабстве – высшее счастье… Впрочем, не слушайте меня. У меня сегодня хорошее настроение, вот я и болтаю разные глупости. Ха-ха!

Он весело глянул на ошеломленного Кабаллону и подмигнул ему.

– Подкрепитесь с дороги, дружище. Не желаете отведать? Кажется, здесь это месиво из съестного называется «жаркое», но я не уверен… Голод утоляет отменно, да и на вкус получше, чем помои.

И, видя, как Кабаллона раскрывает от изумления рот, Тургонес громко, радостно захохотал.

* * *

«Все складывается как нельзя лучше, – думал Тургонес, оставшись один в своей спальне. – Жаль, конечно, выводка летучих мышей, но здесь уж ничего не поделаешь. Я не мог позволить им сожрать наших врагов раньше времени. Фульгенций – просто старый глупец! Он полагает, что я буду таким же слепым и безвольным учеником, каким был он сам в пору своего ученичества! Смешно, до чего наивны бывают ученые люди… А ведь он умен. По-своему, разумеется, но чрезвычайно умен. Жаль будет убивать его. Ничего не поделаешь. Оставлять его в живых – слишком опасно. Когда я стану верховным магом, Фульгенция не должно быть на этом свете. Да и законы нашего сообщества этого требуют! Не может существовать одновременно двух великих магов. Ученик сменяет мастера лишь после смерти мастера. Придется ускорить это прискорбное событие, ха-ха… А когда Туризинд с компанией мне в этом помогут, у меня под рукой будет надежный человек, который способен устранить и самого Туризинда. Бедный, бедный Фульгенций! И он будет утверждать, что случайность не играет в нашей судьбе никакой роли? Печальное заблуждение… Жаль, что старик умрет, так и не поняв, насколько он ошибался…»

Изгнанники

Конь, подаренный друидами, весело бежал вперед. Дертоса и Конан ехали в повозке, груженной также всякими припасами, а Туризинд предпочел путешествовать верхом на своей рыжей лошадке.

По мере того, как они углублялись в лес, дорога все больше шла в гору; почва под ногами становилась каменистой, но сам лес, как это нищ странно, не делался редким. Напротив, чаща, окружавшая путников, выглядела непроходимой. И деревья теснились друг к другу, сплетались ветвями, а любое свободное пространство между ними заросло пышным кустарником.

Трое путешественников приближались к Рабирийским горам. Дарантазии был уже близко.

Дертоса, все это время помалкивавшая, вдруг начала напевать. Это оказалось полной неожиданностью для Туризинда. Он подъехал ближе к повозке и прислушался. Голос девушки, звонкий и чистый, окреп, зазвучал увереннее.

Баллада, в противоположность всему происходящему, была веселой: о девушке и юноше, что отправились вместе на охоту, но вместо того, чтобы ловить оленя, гонялись друг за другом.

Когда песня закончилась, Туризинд наклонился к повозке.

– Я и не знал, что у тебя такие таланты, – проговорил он.

Дертоса глянула на него без улыбки.

– Странно, что не догадался. Я ведь выросла среди друидов, а музыка – часть их природной магии.

– Ты права, – признал Туризинд, – я должен был сообразить. Но столько всего произошло…

Она покачала головой.

– Тебе это не пришло на ум только потому, что я не принадлежу к их народу по крови… И более того: даже не человек. Ты думаешь, я не замечаю? С тех пор, как ты узнал, кто я такая, ты сторонишься меня.

– Вовсе нет, – пробормотал он, немного смущенный.

– Это так, – настойчиво повторила она. – Впрочем, не могу тебя винить. Я ведь и сама не лучшего о себе мнения, знаешь ли…

– Ничего подобного нет! – внезапно обретя решимость, заявил Туризинд. – Твое пение удивило меня лишь потому, что красивые голоса вообще редкость.

Дертоса сухо сказала:

– Благодарю.

И отвернулась, всем своим видом показывая, что не намерена продолжать разговор. Туризинд отъехал в сторону.

Дертосе стоило усилий не проводить его взглядом. Девушка никогда прежде не испытывала таких чувств. Она не хотела признаваться себе в этом, но Туризинд странно волновал ее. Когда его не было рядом, она представляла себе, как он стоит, прислонившись плечом к дереву, как его фигура вдруг появляется из полумрака, как он подходит к костру уверенным шагом и быстро усаживается на землю. Его манера поворачивать голову на малейший звук, который кажется подозрительным, или улыбаться неожиданной, почти детской улыбкой в ответ на доброе слово.

«Добрый». Это определение оказалось Дертосе неуместным. Человеку, с которым столкнула ее судьба, оно никак не подходило. Он наемный убийца – таково его последнее занятие; а прежде был солдатом, и еще раньше – профессиональным фехтовальщиком и бродягой. Неожиданно в памяти Дертосы появилось лицо ее самого первого друга – Эндоваары.

«Ты влюблена, – казалось, говорил он, и бездонные глаза друида были печальны, – это очень опасное состояние, Дертоса… Очень опасное…»

«Я не могу быть влюблена! – яростно возражала она, сама не зная, к кому обращается: к Эндовааре ли, вызванному ее мыслями, или к себе самой. – Это исключено. Мое сердце холодно, как лед. И уж всяко не грязному наемнику оно может принадлежать… К тому же для него моя любовь была бы просто очередным ничего не значащим приключением. Такие, как он, не в состоянии любить женщину и уж тем более, куда ему оценить ее чувства. Немыслимо. Случайная подруга, кто-то, кто согреет темной ночью, кто-то, кто поможет удовлетворить желание, снедающее мужчин время от времени… С той же мерой благодарности он отнесся бы к старому плащу, который укрыл его во время дождя, или к позднему яблоку, утолившему его голод…»