Такой забавный возраст - Кайли Рид

– Слушай. – Эмира взяла махровую салфетку и смочила теплой водой из крана. – Слушай, бусинка, уже все хорошо. Посмотри на меня. – Она обтерла Брайар рот и шею, а та заглатывала воздух с такой силой, что все ее тельце раз в несколько секунд сотрясалось. – Я понимаю, дружище. Рвота – это очень неприятно. Но я все поймала. И на платьице ничего не попало. Смотри, оно совсем чистое.

Брайар потрогала подол своего платья и захныкала:

– Колется!

– Да. – Эмира взяла ее руку и начала вытирать пальчики, один за другим, влажной махровой салфеткой. – Честно сказать, у меня это платье тоже не самое любимое.

– Я не… я не люблю, когда… – Брайар успокоилась настолько, что смогла свободной рукой указать на потолок. – Я не люблю, когда Кэтрин самая любимая.

Эмира на миг замерла. Она повесила салфетку на край раковины и присела на корточки.

– Что ты сказала?

– Я не… я не люблю, когда у мамы Кэтрин самая любимая мамина детка. Я это не люблю. – Брайар уже не плакала. Она говорила спокойно и уверенно. Ясно было: именно это она хотела сказать, и именно это она чувствует.

Эмира сжала губы.

– Би, знаешь, что я тебе скажу? – Подбирая слова поточнее, Эмира обхватила колени Брайар и подумала: Они больше никогда не будут такими крошечными, твои коленки. – У тебя может быть самое-самое любимое мороженое. Или самые-самые любимые хлопья на завтрак. Но знаешь что? Когда у тебя есть семья, в ней никто не бывает самый-самый. У тебя есть семья?

– Да. – Брайар засунула пальцы в рот.

– У тебя есть мама?

– Ешть.

– А папа есть?

– Ешть.

– А сестра?

– Ешть.

– Правильно. Это твоя семья. А в семье все всех любят одинаково.

Брайар почесала плечико.

– А почему?

– Ну… – У Эмириных родителей явной любимицей была Джастина, однако это уравновешивалось тем, что Эмира была любимицей брата. Мама выделяла Альфи, судя по подаркам к Рождеству, а папа – Эмиру, судя по звонкам в дни рождения. Но до Эмиры все это начало доходить только в старших классах, а до Брайар – в нежном возрасте трех лет. Эмира смотрела на маленького человека, сидящего перед ней на крышке унитаза, и у нее было чувство, будто она выталкивает в океан гигантский корабль. Она опустила плечи, словно осознав свое бессилие, и сказала: – Потому что семья так устроена. В этом ее смысл. Семья – это когда все самые любимые.

Мистер Чемберлен дважды постучал, отчего неплотно прикрытая дверь распахнулась. Увидев отца, Брайар нахмурилась и сказала: «Привет».

Когда Эмира спустилась, девушки из кейтеринга уже убирали тарелки, а гости собирались в гостиной, где был подан десерт. Келли демонстративно, напоказ сам отнес свою тарелку наверх в кухню и опустил в раковину, а потом помог этим девушкам задвинуть стулья обратно под обеденный стол. Пару раз надкусив приторно сладкий пирог с клубникой и ревенем, Пруденс закатила скандал, требуя взбитых сливок – «Мне надо!», – и Джоди сказала: «Так. Это – три» (по Эмириному мнению, это было как минимум третье «три», заслуженное Пруденс за вечер). Клио тоже расплакалась, а Рейчел встала и начала натягивать куртку, объясняя, что у нее встреча в городе с одним приятелем и что она вернется через несколько часов. Она легонько щелкнула Брайар по носу и направилась к двери, сказав на прощанье: «Ну, я полетела. Как бабочка на огонь». Эмира, воспользовавшись моментом, прикоснулась к руке Келли:

– Нам, наверное, тоже пора.

Покинув наконец дом Чемберленов после неловкого, вымученного прощания, Эмира испытала то чувство, какое бывает, когда выходишь из кинотеатра и видишь, что на улице стемнело, причем давно. Она стояла рядом с Келли в ожидании «Убера», снег похрустывал у них под ногами. Брайар в розовой футболке и белых пижамных штанишках помахала ей с крыльца, сидя на руках у Питера. Эмира помахала в ответ и проговорила одними губами: «Пока, стрекоза». В машине Келли с Эмирой не произнесли ни слова.

Келли неотрывно смотрел в окно, потирая подбородок. В прочно установившейся тишине он напоминал Эмире пассажира, который возмущается вслух, когда поезд задерживается. Всегда находится такой пассажир, считающий, что задержка нарочно подстроена назло ему, как будто все остальные не спешат и не опаздывают. И чем дальше, тем больше такой человек злится, причем скорее из-за того, что не может поговорить с менеджером, чем из-за задержки как таковой. Машина катила по сверкающему снегу, и впервые за все время, пока они встречались, Эмира чувствовала, что Келли ведет себя совершенно как белый.

За квартал до своей улицы Келли попросил водителя остановиться.

– Мне нужно сделать еще глоток, последний, – сказал он Эмире и открыл дверцу машины.

Эмира вслед за Келли вошла в бар – из тех, что наверняка рассмешил бы Шони, особенно в девять вечера в День благодарения. В центре тускло освещенного зала сидели трое белых мужчин с черными, с проседью, бородами; в дальней комнате, обшитой деревом, виднелся пустой бильярдный стол. Еще один мужчина ужинал в одиночестве – курица и что-то зеленое, – не отрывая глаз от телеэкрана на стене над кассой. Противоположная длинная стена была увешана портретами Джона Уэйна, пенсильванскими автомобильными номерами и коричневатыми, в духе старых фотографий, изображениями ковбоев. Играл негромкий фолк; судья на большом экране дунул в свисток и выбросил желтый флаг. Эмира сняла пальто и повесила на стену рядом с черепом быка-лонгхорна.

Келли уселся на барную табуретку и заказал пиво. Эмира пить отказалась. Она хотела снова очутиться в его квартире, в его постели, поскольку все еще верила, что можно рассеять неловкость этого вечера, хорошенько над ней посмеявшись. Не то чтобы сообщение Келли оставило ее совсем равнодушной, но – думала Эмира, глядя, как Келли забрасывает одну ногу на подставку, а другой упирается в грязный пол, – в конце концов, что она, да и кто угодно другой, может тут поделать? С кем бы ты там ни спал в школьные годы, это было давно. В Темпле, когда выяснилось, что новый сосед по комнате Эмириного тогдашнего бойфренда – это парень, с которым она однажды спала, Шони ахнула и спросила: «Что же ты будешь делать?» – и Эмира со смехом ответила: «Наверное, просто жить себе дальше своей жизнью». А Джосефа сказала: «Аминь».

Так что Эмира осталась стоять, отчего их с Келли глаза были на одном уровне – это она любила. Она заложила руки за спину и сцепила пальцы, понимая, что у нее есть еще последний шанс переломить ход вечера. И она сделала попытку – дурацкую, зато милую и дружественную:

– Ну хоть еда была вкусная, да?

Лицо Келли не изменилось.

– Эмира, я не хотел бы выглядеть пафосно, но… ты не можешь больше работать у Алекс. Это невозможно.

Эмира, не удержавшись, прыснула. Она ждала, что выражение его лица переменится, но когда этого не случилось, она оперлась обеими руками на стойку бара: