Золотая ослица - Елена Черникова

Архангельский собор все ближе, ближе; я снимаю платок с шеи и надеваю на голову. Аккуратно расправляю под воротником шубы и поднимаюсь на крылечко собора. Крещусь. Кланяюсь. Вхожу.

Дверь легко поддается. Внутри - никого. Тихо, строго. Делаю робкий шаг вперед и вдруг слышу:

- Здравствуйте. Вы к нам?

"Не может быть", - думаю я.

- Вы со съезда? - и ко мне подходит пожилой мужчина в мешковатом коричневом костюме, вежливо наклонив голову.

- Да, - говорю, - добрый день. Можно?

- Вам - можно, - отвечает он. - Проходите, я вам все покажу.

И ведет меня вдоль заветных усыпальниц. Тихим голосом рассказывает, где кто покоится. По-домашнему так, по-свойски. Князь... Царь... Князь... Будто по личному склепу семейному. У нас тут и Грозный Иван Васильевич есть. С сыновьями. В алтаре.

Я притормаживаю метров за пять до запретной дверцы. Я хоть и в платке, но по-нашему в алтарь женщинам нельзя. Я где угодно могу пропустить любое "нельзя" мимо ушей, но спорить с этим запретом, а особливо с Грозным, не имею намерения.

Мой внезапный гид, радушие которого изумительно и необъяснимо, решительно идет вперед и останавливается возле дверцы. У входа в усыпальницу Грозного с двумя сыновьями. Достает из кармана ключ и вставляет в замочную скважину. Поворачивает ключ. С тихим скрипом. Оборачивается ко мне и зовет рукой. Я не могу сдвинуться с места. Я действительно боюсь. Вдруг стены рухнут. Или земля разверзнется. Туда же нельзя вообще никому. Не только женщинам...

- Мы сюда однажды самого с супругой и с иностранцами не пустили, - шепотом говорит мой гид. - Нельзя сюда никому. Идите сюда...

Околдовал он меня, что ли. Я делаю шаг. Другой. Третий. На очередном шаге я обнаруживаю себя в дверном проеме, гид включает свет, пропускает меня в усыпальницу, а сам быстро выпрыгивает за порог. И оттуда тихо говорит:

- Идите туда быстрее. Вам сегодня можно...

Я спускаюсь по ступенечкам в невозможную историю. По правую руку вижу три саркофага в темно-бордовых бархатных обивках, с серебряными крестами. Грозный и сыновья...

В глубине комнаты, у правой же стены - узкий высокий постамент, на котором бронзовый бюст.

- Это сам Иван Васильевич, - шепчет испуганно мой гид из-за порога, - его лицо Герасимов восстановил. Посмотрите ему в глаза...

Я осмелела и очень близко подошла ко Грозному. Руку протянешь - бороды коснешься.

И посмотрела ему в глаза. А Грозный посмотрел в мои глаза. Так посмотрел, будто насквозь. Живыми глазами.

Мой гид замер, глядя на это. Я вспомнила о нем, повернула голову, а он стоит, смотрит на меня через порог и молчит. Чувствую, страшно ему. Сделал невесть что, сам не понял почему, а теперь страшно стало. Я кивнула ему молча, что иду. Посмотрела еще раз на Ивана Васильевича и медленно пошла к выходу, боясь споткнуться на ступеньках. Там идти-то три шага, но я словно несколько веков прошла.

Гид мой выключил свет, закрыл дверцу. Повел меня к последней достопримечательности, но по дороге заметил мое состояние и говорит:

- Ну тогда в другой раз. Спасибо, что зашли. Вы сейчас напротив пойдите. Там вас пустят сегодня. На яшмовом полу постойте, все пройдет...

Оказавшись на улице, то есть на дворе, я не думая пошла в храм напротив. Тот же сюжет. Бабуля, такая же недипломированная дежурная работница, как и мой импровизированный гид по Архангельскому собору, поднялась навстречу и повела за собой.

- А вот тут, видите, специальное место отвели, чтоб Грозный молился. Грешен был... Вы смотрите, смотрите, у нас сейчас все закрыто, не работаем, никого нет, вы смотрите...

Я смотрю. Пестрый пол, отшлифованный, уютный.

- Это яшма, - говорит бабуля. - Она лечит и успокаивает. Наши девочки как придут с утра на работу, ну, кто с мужем поругался, знаете, ведь все на пенсии уже, нервы там разные, здоровье, словом, снимают туфли и бегают босиком в чулках перед иконостасом по яшмовому полу. И все проходит. Как рукой. Попробуйте там постоять.

И ушла куда-то, оставив меня на яшмовом полу перед царскими иконами.

Крещена в православие я была всего за два года до этого, и как вести себя в храме - знала больше понаслышке. А не умеешь - не берись. Никак я не повела себя. Постояла на яшмовом полу. Полностью успокоилась. И пошла в Большой Кремлевский Дворец. В гардеробе сталкиваюсь с депутатом-генералом в штатском; вспоминаю, что он последним выступал до перерыва при обсуждении кандидатуры предсовмина. Человек с хмурыми густыми бровями, генерал, историк, он начал свою утреннюю речь так: "Дорогие друзья! Я сейчас хочу только одного: чтобы Всевышний нас всех одарил мудростью и спокойствием... Я думаю, что лет через десять-пятнадцать люди, отдалившись от сиюминутной суетности и успокоившись, скажут о нашем времени как о переломном, историческом. Скажут доброе слово о тех, кто не дрогнул, кто был архитектором этого нового курса. Я прошу не смеяться - в истории смеется тот, кто смеется последним... Мы все должны понять, что у нас есть один общий враг - кризис. Понимаете?.. Поодиночке никто не выберется... И сегодня, по существу, кандидатура... является символом компромисса - исторического, если хотите, компромисса: необходимости сохранения реформ и коррекции этих реформ. В этих условиях фигура... является консолидирующей... Сегодня имя... - это символ: или мы пойдем вперед, к новой России, или мы повернем вспять. По существу, выбор очень судьбоносный..."

Бровастый генерал скользнул по мне хмурым тревожным взглядом, не знаю почему. Я снимала свой ажурный платок, вспоминала храмы, так принявшие меня сегодня, и коротко подумала: а где провел этот, судьбоносный, перерыв между заседаниями, когда Россия должна была, по его жаркому призыву, сделать исторический выбор с помощью депутатских бюллетеней, где он-то провел перерыв, генерал-то? Собственно голосовать недолго, минут пять-десять, а еще два часа где был? В храме я с ним точно не сталкивалась.

Перерыв к концу идет, голосование состоялось. Начинают.

Вопросы, поправки, микрофоны, гул, ожидание. Ожидание. Два журналиста слева от меня открыли минитотализатор: ставки сделаны. Большинство уверено, что кандидатуру утвердят. Двое-трое поставили на неутверждение. На них посматривают с соболезнованием. Я вслушиваюсь в свой внутренний голос, не на шутку разговорившийся сегодня, и слышу правильный ответ. Через пять минут этот ответ слышит весь мир. На трибуну выходит представитель счетной комиссии:

- ...в бюллетени для голосования была внесена кандидатура... председателя совета министров... правительства... депутатам роздано девятьсот семьдесят шесть бюллетеней... при вскрытии обнаружено девятьсот семьдесят пять... признаны действительными девятьсот пятьдесят три... недействительных двадцать два... голоса распределились... за - четыреста шестьдесят семь... против - четыреста восемьдесят шесть... таким образом, кандидатура... не набрала требуемого для утверждения числа голосов... председатель счетной комиссии... секретарь...