Грозовые Птицы - Сергей Котов

Потом — скручивания. Хотел приспособить кровать для гиперэкстензии — но не тут-то было: ножки оказались намертво прикручены к полу. Тогда, чтобы нагрузить мышцы поясницы, я сложил кушетку, и начал делать наклоны, удерживая этот единственный доступный мне свободный вес перед собой на вытянутых руках.

В камере был кран с раковиной и небольшой унитаз из нержавейки. Натренировавшись до изнеможения, я ополоснулся. Потом, попробовав воду на вкус, рискнул напиться.

Снова лёг на кровать. Начал дыхательные упражнения, вспоминая уроки Ци-гун. Где-то в середине очередного комплекса за дверью послышалось шевеление. Я рывком сел на кровати, напружинившись.

Дверь чуть приоткрылась. «Завтрак!» — крикнул кто, оставаясь невидимым, после чего в камеру закатился металлический поднос с едой.

Кормили недурно: местный вариант хлеба с мясным паштетом, что-то вроде каши со специями, вполне съедобное. И даже десерт: кусочек фруктового желе.

Съев всё до последней крошки, я оставил поднос на полу, возле двери. Ни к чему напрягать тюремщиков, пока у меня не созрел план побега.

Где-то через полчаса, по моим ощущением, свет вдруг померк, и камера погрузилась в темноту. Из коридора раздался заунывный сигнал. Что это — тревога или… отбой? Мне бы хотелось, чтобы было первое, но учитывая, что после сигнала так ничего и не произошло, скорее, это действительно был отбой.

Я вытянулся на кровати и, с удовлетворением ощущая, как ноют натруженные мышцы, уснул.

Я проснулся от света, который показался мне нестерпимо ярким, и несколько секунд не мог сообразить, где нахожусь.

Возле двери, вместо пустого подноса, уже стоял завтрак: несколько кусков хлеба, варёное мясо и яблоко.

Второй день так же прошёл в физических упражнениях и оттачивании навыков управления Ци.

Я продержался долго. Гораздо дольше, чем сам считал себя способным продержаться в таких условиях.

Если бы тут была хотя бы библиотека. Хотя бы окошко, в которое можно было бы наблюдать за облаками…

Но нет. В полном одиночестве, рано или поздно меня настигала моя собственная жизнь.

Всё то, что легко отправить «на потом», занимаясь повседневными задачами. Я не давал себе продыху в своей обычной жизни. Если отпуск — то насыщенный, и вообще — поменьше отпусков. И побольше заданий. Потом, может, когда пенсия будет гарантирована — семья. И сразу запас. Семья поможет; будет ребёнок — и никакие демоны прошлого меня достать не смогут. Потому что на первом месте будет ответственность.

Началось с ощущения присутствия. Обычное дело. Полгода назад я был в походе по Севморпути. В отельной каюте. Почему-то думали, что мне понравится такая «роскошь», хотя я бы предпочёл матросский кубрик… но меня никто не спрашивал. А отказ мог заинтересовать руководство. Могло последовать направление на очередную экспертизу… меня передёрнуло. Как там они говорили? «Оставаться настолько нормальным после всего — это совершенно ненормально. Мы не можем обозначить аномалию, но это не значит, что она перестаёт быть опасной…» — буквально так и писали в отчёте. Я видел. Мне показывал друг, который дорос до самого верха…

Я мог спиной определить, кто это. Взгляд был сильный, но добродушный. Саня, значит. Он никогда не беспокоил меня первым. Тактичный, блин. Как будто от этого мне легче.

— Ну привет, что ли, — сказал я молча, не оборачиваясь.

— Привет, — так же молча ответил Саня, — попал ты в переплёт, да?

— Ничего. Всякое бывало, — вздохнул я.

— Думаешь выкрутишься? — спросил он с искренним сочувствием в голосе.

— Не знаю, — честно ответил я, — ситуация, сам видишь…

— Ага, — кивнул он, — эх, знал бы, что оно так тут… точно погиб бы в бою. Глядишь и свиделись бы.

— Наверно, это было бы лучше, — согласился я.

— Всё ещё злишься на меня?

— Да, — честно ответил я.

— Чего так?

— Кажется, я горы люблю. Но теперь даже смотреть на них не могу.

— Ну извини… — в голосе Сани слышалось искреннее раскаяние, — я не специально. Просто… это казалось… ну не знаю, более правильным?

— А, может, ты и прав, — вздохнул я, — может, это правда было более правильным. Китайцы бы согласились. Ты выбрал хорошее место по фэншую, и должен был возродиться где-то в лучших условиях. Хочу верить, что так оно и есть.

— Думаешь, не бывает мира для погибших альпинистов? — хмыкнул Саня.

— Для погибших альпинистов-самоубийц? — уточнил я.

— Я не хотел…

— Не ври самому себе.

— Я не планировал так… точно.

— Но лез упорно, зная, что шансов почти нет. Я видел отчёты.

— Понимаешь… мне становилось легче! Это ощущение, что… не знаю, что мир уравнивает шансы! Веришь мне? — спросил он с обычной мукой в голосе.

— Верю… — тихо ответил я, — но хочу надеяться, что ты переродился.

— А что, если это будет преследовать меня после перерождения? Что, если мне — ребёнку будет это сниться? Я буду кричать во сне, бегать к родителям, просить утешения?

— Не будет, — ответил я после небольшой паузы, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно увереннее.

— Я хочу тебе верить… — вздохнул Саня, — но пока мне становится только хреновее…

— Я знаю.

— Ничего ты не знаешь… хотя стараешься… — он вздохнул, — я его глаза видел, понимаешь? В самый последний момент. Он знал, что происходит, ему было невыносимо больно. Но он хотел жить до последнего. Даже понимая, что уже остался инвалидом… кажется, он почуял, что я собираюсь сделать. Кажется, он молил меня, что не надо… что, если он не хотел прерывать свои мучения? А?

— Любой бы захотел это остановить, — сказал я, всё так же стараясь держать твёрдый тон, — я так точно. И если бы ты это сделал для меня — я был бы благодарен.

Саня промолчал. Ощущение взгляда исчезло.

Я, наконец, повернулся к своей кровати. Кажется, я видел след, где он сидел — но не мог вспомнить — может, это я сам присаживался до того, как сделать пару шагов по камере…

Мучительно выдохнув, я опустился на кровать и закрыл лицо руками.

И в этот момент открылась дверь.

У входа стоял Тревор. Он держал в правой руке распечатки каких-то документов и довольно улыбался.

— Ну что? — спросил он, — отдохнул?

Удивительно, но в его голосе вовсе не было издевки.

— Вроде того, — сухо ответил я.

— У тебя что, боязнь замкнутого пространства? — недоверчиво спросил он, — ты чего такой кислый? С такими показаниями в разведку не берут?

— Нет у меня никакой боязни, — ответил я.