Мои воспоминания - Жюль Массне

Пьеса была написана за какие-то несколько месяцев и очень меня заинтересовала. Однако время от времени я испытывал колебания и сомнения, что очень соответствует моему характеру.

Фантастическая история об античных богах и полубогах, связанная к тому же с индийскими персонажами, была известна менее других. Сюжет из античности, вызывавший вплоть до последнего времени лишь любопытство, и то по большей части у знатоков древности, неожиданно приобрел значение благодаря трудам современных ученых, определивших его место в истории религий. Пытливому уму Катула Мендеса, должно быть, нравилось вдохновляться напевами этой поэтичной музы, столь страстными и красочными.

Написанная на санскрите поэма Вальмики «Рамаяна», одновременно и религиозная, и эпическая, всем, кто ее читал, показалась интереснее и грандиознее, чем даже эпос о Нибелунгах, творение средневековых германцев, описывающее борьбу Нибелунгов с Этцелем (Аттилой) и гибель их рода. В том, что «Рамаяну» называли индийской «Илиадой» и «Одиссеей», не было ни капли преувеличения. Она так же божественно прекрасна, как поэмы великого Гомера, пережившие века.

Я знал эти легенды, читал их и перечитывал, но мысленно замечал, что их слова, стихи, сами ситуации невозможно достаточно ясно изложить для публики, зачастую весьма рассеянной. На сей раз я трудился ожесточенно, яростно, я сражался! Бросал работу и начинал снова! И наконец, спустя долгие дни и месяцы, я завершил «Вакха».

С новыми директорами Оперы, господами Мессаже и Бруссаном, мы утвердили список исполнителей. Люсьен Бреваль вновь появлялась в роли Ариадны, Люси Арбел, в память об успехе в роли Персефоны, стала царицей Амаилли, возлюбленной Вакха, Мюратор, наш Тесей, пел самого Вакха, а Гресс взял себе партию фанатичного жреца.

Рождение «Вакха» осложнило то же самое, что некогда появление «Мага», когда он стал последней картой нашего чудесного директора Гайара перед его уходом из Оперы, что, впрочем, не помешало ему вскоре вернуться туда еще более уважаемым, чем прежде. В то время, когда ставили «Вакха», в прессе выражали серьезные сомнения в достоинствах новой дирекции.

Давать представление в таких условиях было опасно. Я это заметил, но слишком поздно. При всех своих недостатках произведение не заслуживало тех поношений, что на него обрушились.

Однако публика, чьи чувства были более непосредственны, приняла некоторые места в опере с воодушевившим нас энтузиазмом. Так, первую сцену третьего действия встретили аплодисментами и громкими выкриками. Высоко оценили и балет в индийских джунглях. Огромный успех имел великолепно поставленный выезд Вакха на колеснице. Еще немного, и поддержка публики одолела бы мои дурные предчувствия.

Однажды в феврале 1909 года, когда я заканчивал одно из действий «Дон Кихота» (о нем я скажу позже), мне нужно было прийти к четырем часам дня в «Менестрель», к своему издателю, для встречи с Катулом Мендесом. Я думал, что опоздал, и с порога принес извинения, что заставил ждать соавтора. Сотрудник издательства отвечал: «Он не придет. Он умер».

Ужасная новость меня сразила, словно оглушила дубиной! Несколько мгновений спустя мне стали известны подробности случившегося несчастья. Вернувшись домой, я сказал только: «Мы потеряли «Вакха» в Опере, ибо лишились самой драгоценной для нас поддержки!» Гнев на Катула Мендеса за его критику, пламенную и очень меткую, должен был стать предлогом для убийственного торжества над ним. Этот страх усиливал сомнения, о которых я уже говорил. И все же, если бы Катул Мендес помогал нам на репетициях, он оказал бы тем самым большую услугу.

Так что моя признательность замечательным артистам: Бреваль, Арбел, Мюратору, Грессу — не имела границ! Они доблестно сражались, и их талант заставлял поверить в то, что прекрасная постановка состоится. Часто мы совместно искали формы воздействия на зрителя. Этой идеей я был обязан господам Мессаже и Бруссану.

Я написал важную часть оркестровой партии (при опущенном занавесе), что должна была сопровождать сцену победоносного сражения индийских обезьян против героической армии Вакха. Забавно было (по меньшей мере, я так думал) вставить в симфонические пассажи пронзительные крики шимпанзе, вооруженных каменными глыбами, которые они сбрасывали с гор.

Решительно, горы никому еще не приносили счастья. Фермопилы! Ронсевальское ущелье! Роланд и Леонид узнали это на собственном опыте. Вся их сила не значила ровным счетом ничего!

Что до обезьян, то множество раз за время работы над отрывком я ходил изучать нравы этих млекопитающих в Сад растений. Они нравились мне, эти друзья, о которых столь дурно отозвался Шопенгауэр, утверждая, что если в Азии есть обезьяны, то в Европе — французы. Этот немец был с нами не слишком любезен!

Задолго до того, как после длительных споров наконец решили начать репетиции «Вакха» (он должен был пойти не ранее конца сезона, в 1909 году), мне посчастливилось начать работу над трехактной оперой «Дон Кихот», постановки которого со своим составом артистов в Монте-Карло столь горячо желал Рауль Гансбург.

Думаю, вы можете легко предположить, дети мои, в каком раздраженном состоянии духа я пребывал, размышляя о неприятностях, что должен был принести мне «Вакх», тогда как по совести, творческой и человеческой, я не находил, в чем себя упрекнуть. И «Дон Кихот» стал целебным бальзамом для моей души. А я в нем крайне нуждался. Весь минувший сентябрь я страдал острыми приступами ревматизма и чаще проводил время в постели, чем на ногах. Именно тогда я изобрел такое положение пюпитра, которое позволяло мне работать лежа.

Я выбросил из головы «Вакха» и его туманное будущее и каждый день сочинял новые отрывки для «Дон Кихота». Анри Кэн основал свой блестящий, как всегда, сценарий на героической комедии де Лорена, поэта, чья преждевременная смерть от нищеты лишила его прекрасного будущего. Его долговязая фигура очень напоминала нашего героя. Более всего расположило меня к этой работе гениальное намерение де Лорена заменить Дульсинею Сервантеса, толстую служанку из гостиницы, подлинно прекрасной Дульсинеей. До этой идеи не дошли французские драматурги. Но она привнесла в наше творение отблеск истинной красоты в образе женщины, заставила нашего Дон Кихота поэтично умереть на сей раз от настоящей любви к Прекрасной Даме, которая приняла свидетельство его страсти.

Я радостно предвкушал день премьеры. Она прошла в Монте-Карло в феврале 1910 года. О что за чудесное, волшебное представление!

С каким энтузиазмом встречали наших замечательных артистов: Люси Арбел, невероятную, блистательную в роли Дульсинеи, и Гресса — комически совершенного Санчо!

Снова и снова размышляя об этом произведении, которое в том же самом сезоне давали в Монте-Карло еще пять раз (уникальный факт в истории этого театра!), я ощущаю счастливый трепет, вспоминая, что мне предстоит вновь увидеть этот чудесный край, побывать во дворце правителей Монако,