Бесы - Федор Достоевский

– Садитесь же, милая, – указала Варвара Петровнаmademoiselle Лебядкиной на подъехавшую карету; «несчастная» радостно побежала кдверцам, у которых подхватил ее лакей.

– Как! Вы хромаете! – вскричала Варвара Петровна совершеннокак в испуге и побледнела. (Все тогда это заметили, но не поняли…)

Карета покатилась. Дом Варвары Петровны находился оченьблизко от собора. Лиза сказывала мне потом, что Лебядкина смеялась истерическивсе эти три минуты переезда, а Варвара Петровна сидела «как будто в каком-томагнетическом сне», собственное выражение Лизы.

I

Варвара Петровна позвонила в колокольчик и бросилась вкресла у окна.

– Сядьте здесь, моя милая, – указала она Марье Тимофеевнеместо, посреди комнаты, у большого круглого стола. – Степан Трофимович, что этотакое? Вот, вот, смотрите на эту женщину, что это такое?

– Я… я… – залепетал было Степан Трофимович…

Но явился лакей.

– Чашку кофею, сейчас, особенно и как можно скорее! Каретуне откладывать.

– Mais, chère et excellente amie, dans quelleinquiétude…[100] – замирающим голосом воскликнул Степан Трофимович.

– Ах! по-французски, по-французски! Сейчас видно, что высшийсвет! – хлопнула в ладоши Марья Тимофеевна, в упоении приготовляясь послушатьразговор по-французски. Варвара Петровна уставилась на нее почти в испуге.

Все мы молчали и ждали какой-нибудь развязки. Шатов неподнимал головы, а Степан Трофимович был в смятении, как будто во всемвиноватый; пот выступил на его висках. Я взглянул на Лизу (она сидела в углу,почти рядом с Шатовым). Ее глаза зорко перебегали от Варвары Петровны к хромойженщине и обратно; на губах ее кривилась улыбка, но нехорошая. Варвара Петровнавидела эту улыбку. А между тем Марья Тимофеевна увлеклась совершенно: она снаслаждением и нимало не конфузясь рассматривала прекрасную гостиную ВарварыПетровны – меблировку, ковры, картины на стенах, старинный расписной потолок,большое бронзовое распятие в углу, фарфоровую лампу, альбомы, вещицы на столе.

– Так и ты тут, Шатушка! – воскликнула она вдруг, –представь, я давно тебя вижу, да думаю: не он! Как он сюда проедет! – и веселорассмеялась.

– Вы знаете эту женщину? – тотчас обернулась к нему ВарвараПетровна.

– Знаю-с, – пробормотал Шатов, тронулся было на стуле, ноостался сидеть.

– Что же вы знаете? Пожалуйста, поскорей!

– Да что… – ухмыльнулся он ненужной улыбкой и запнулся, –сами видите.

– Что вижу? Да ну же, говорите что-нибудь!

– Живет в том доме, где я… с братом… офицер один.

– Ну?

Шатов запнулся опять.

– Говорить не стоит… – промычал он и решительно смолк. Дажепокраснел от своей решимости.

– Конечно, от вас нечего больше ждать! – с негодованиемоборвала Варвара Петровна. Ей ясно было теперь, что все что-то знают и междутем все чего-то трусят и уклоняются пред ее вопросами, хотят что-то скрыть отнее.

Вошел лакей и поднес ей на маленьком серебряном подносезаказанную особо чашку кофе, но тотчас же, по ее мановению, направился к МарьеТимофеевне.

– Вы, моя милая, очень озябли давеча, выпейте поскорей исогрейтесь.

– Merci, – взяла чашку Марья Тимофеевна и вдруг прыснула сосмеху над тем, что сказала лакею merci. Но, встретив грозный взгляд ВарварыПетровны, оробела и поставила чашку на стол.

– Тетя, да уж вы не сердитесь ли? – пролепетала она скакою-то легкомысленною игривостью.

– Что-о-о? – вспрянула и выпрямилась в креслах ВарвараПетровна. – Какая я вам тетя? Что вы подразумевали?

Марья Тимофеевна, не ожидавшая такого гнева, так и задрожалався мелкою конвульсивною дрожью, точно в припадке, и отшатнулась на спинкукресел.

– Я… я думала, так надо, – пролепетала она, смотря во всеглаза на Варвару Петровну, – так вас Лиза звала.

– Какая еще Лиза?

– А вот эта барышня, – указала пальчиком Марья Тимофеевна.

– Так вам она уже Лизой стала?

– Вы так сами ее давеча звали, – ободрилась несколько МарьяТимофеевна. – А во сне я точно такую же красавицу видела, – усмехнулась она какбы нечаянно.

Варвара Петровна сообразила и несколько успокоилась; дажечуть-чуть улыбнулась последнему словцу Марьи Тимофеевны. Та, поймав улыбку,встала с кресел и, хромая, робко подошла к ней.

– Возьмите, забыла отдать, не сердитесь за неучтивость, –сняла она вдруг с плеч своих черную шаль, надетую на нее давеча ВарваройПетровной.

– Наденьте ее сейчас же опять и оставьте навсегда при себе.Ступайте и сядьте, пейте ваш кофе и, пожалуйста, не бойтесь меня, моя милая,успокойтесь. Я начинаю вас понимать.

– Chère amie… – позволил было себе опять СтепанТрофимович.

– Ах, Степан Трофимович, тут и без вас всякий толкпотеряешь, пощадите хоть вы… Пожалуйста, позвоните вот в этот звонок, подлевас, в девичью.

Наступило молчание. Взгляд ее подозрительно и раздражительноскользил по всем нашим лицам. Явилась Агаша, любимая ее горничная.

– Клетчатый мне платок, который я в Женеве купила. Чтоделает Дарья Павловна?

– Оне-с не совсем здоровы-с.

– Сходи и попроси сюда. Прибавь, что очень прошу, хотя бы инездорова.

В это мгновение из соседних комнат опять послышался какой-тонеобычный шум шагов и голосов, подобный давешнему, и вдруг на пороге показаласьзапыхавшаяся и «расстроенная» Прасковья Ивановна. Маврикий Николаевичподдерживал ее под руку.

– Ох, батюшки, насилу доплелась; Лиза, что ты, сумасшедшая,с матерью делаешь! – взвизгнула она, кладя в этот взвизг, по обыкновению всехслабых, но очень раздражительных особ, всё, что накопилось раздражения.

– Матушка, Варвара Петровна, я к вам за дочерью!

Варвара Петровна взглянула на нее исподлобья, полупривсталанавстречу и, едва скрывая досаду, проговорила:

– Здравствуй, Прасковья Ивановна, сделай одолжение, садись.Я так и знала ведь, что приедешь.

II

Для Прасковьи Ивановны в таком приеме не могло заключатьсяничего неожиданного. Варвара Петровна и всегда, с самого детства, третироваласвою бывшую пансионскую подругу деспотически и, под видом дружбы, чуть не спрезрением. Но в настоящем случае и положение дел было особенное. В последниедни между обоими домами пошло на совершенный разрыв, о чем уже и было мноювскользь упомянуто. Причины начинающегося разрыва покамест были еще для ВарварыПетровны таинственны, а стало быть, еще пуще обидны; но главное в том, чтоПрасковья Ивановна успела принять пред нею какое-то необычайно высокомерноеположение. Варвара Петровна, разумеется, была уязвлена, а между тем и до нееуже стали доходить некоторые странные слухи, тоже чрезмерно ее раздражавшие, иименно своею неопределенностью. Характер Варвары Петровны был прямой и гордооткрытый, с наскоком, если так позволительно выразиться. Пуще всего она немогла выносить тайных, прячущихся обвинений и всегда предпочитала войнуоткрытую. Как бы то ни было, но вот уже пять дней как обе дамы не виделись.Последний визит был со стороны Варвары Петровны, которая и уехала «от Дроздихи»обиженная и смущенная. Я без ошибки могу сказать, что Прасковья Ивановна вошлатеперь в наивном убеждении, что Варвара Петровна почему-то должна пред неюструсить; это видно было уже по выражению лица ее. Но, видно, тогда-то иовладевал Варварой Петровной бес самой заносчивой гордости, когда она чуть-чутьлишь могла заподозрить, что ее почему-либо считают униженною. Прасковья жеИвановна, как и многие слабые особы, сами долго позволяющие себя обижать безпротеста, отличалась необыкновенным азартом нападения при первом выгодном длясебя обороте дела. Правда, теперь она была нездорова, а в болезни становиласьвсегда раздражительнее. Прибавлю, наконец, что все мы, находившиеся в гостиной,не могли особенно стеснить нашим присутствием обеих подруг детства, если бымежду ними возгорелась ссора; мы считались людьми своими и чуть неподчиненными. Я не без страха сообразил это тогда же. Степан Трофимович, несадившийся с самого прибытия Варвары Петровны, в изнеможении опустился на стул,услыхав взвизг Прасковьи Ивановны, и с отчаянием стал ловить мой взгляд. Шатовкруто повернулся на стуле и что-то даже промычал про себя. Мне кажется, онхотел встать и уйти. Лиза чуть-чуть было привстала, но тотчас же опять опустиласьна место, даже не обратив должного внимания на взвизг своей матери, но не от«строптивости характера», а потому что, очевидно, вся была под властьюкакого-то другого могучего впечатления. Она смотрела теперь куда-то в воздух,почти рассеянно, и даже на Марью Тимофеевну перестала обращать прежнеевнимание.