Собачья голова - Мортен Рамсланд

— Ага, значит, записочки пишете! — воскликнул Крамер, разъяренно глядя на Турбьорна, у которого левый глаз начал испуганно подрагивать. — Господа, — продолжал он, торжествующе оглядывая класс, — господа, хотите верьте, хотите нет, наш дорогой долгоножка тут что-то пописывает!

— Ха-ха-ха, — прозвучало в ответ, — очень смешно, господин учитель.

— Я даже не знал, что он умеет писать.

— Ха-ха-ха.

— Давайте посмотрим, — продолжал Крамер, разворачивая записку. — Хорошо, готовьтесь слушать, прохвосты, наш кандидат на костную муку, тощий верзила, который называет себя Турбьорном, написал эти чрезвычайно мудрые слова…

Тишина, сдерживаемый смех. Нерв Турбьорна, который мучил его с той злополучной прогулки во вражеский район, совершенно взбесился, когда Крамер начал читать: «Ты кончил е…» — это все, что старший учитель успел прочитать вслух. Потом он замер, и предвещающие недоброе красные пятна, проступившие на шее, поползли вверх к его лысому затылку.

— Продолжайте, господин учитель, что же он там пишет? — раздался возглас.

— Почему господин Крамер остановился?

— Извините, господин учитель, но вы так покраснели!

— Господин кандидат на костную муку, — прошипел Крамер спустя две минуты, теперь надежно укрывшись за кафедрой.

— Наш дорогой сопливый долговязый умник, — добавил он, прищурив голубой глаз и уставившись на Турбьорна карим, — позвольте представить вам шар.

Если большинству мальчиков класса доводилось не раз сталкиваться с электрическими губами, Турбьорну до сих пор удавалось этого избежать.

Он встал и бросил прощальный взгляд на Ушастого, который под столом сжимал записку — «Мне кажется, я в выходные узнал кое-что очень важное», — было написано в ней, но адресат так ее никогда и не прочитает. Турбьорн громко всхлипнул, снимая ботинки и носки, и встал на металлическую пластину, приготовившись повернуть резиновую ручку.

— Я помешал вести урок своими непристойностями, — монотонно говорил Крамер, но губы Турбьорна так бешено дрожали, что он не мог повторить слова старшего учителя. Он лишь продолжал вертеть ручку.

— Место мне на фабрике костной муки — если, конечно, я им сгожусь, — продолжал Крамер, но Турбьорн по-прежнему молчал, и весь класс начал беспокоиться.

— Послушайте, господин учитель, он описался, — раздались голоса, а Турбьорн все крутил и крутил.

Действительно, большое мокрое пятно появилось на ширинке Турбьорна и спустилось по штанине. Ушастый увидел, как лужица мочи увеличивается вокруг ног его друга.

— Извините, господин учитель… — начал было конопатый Ниллер.

— Господин учитель, вы не думали… — попытался сказать кто-то еще, но старший учитель, сурово постучав связкой ключей по столу, призвал класс к тишине и приготовился произнести устрашающую всех фразу.

— Целуй шар, прохвост, — прошептал он, и, дрожа в своих мокрых штанах, чуть не теряя сознание от ужаса, Турбьорн наконец перестал крутить ручку, глубоко вздохнул, наклонился…

«…и умер в тот момент, когда его губы коснулись электростатического аппарата», — писали бергенские газеты на следующий день. «При допросе остальных учеников класса стало известно, что старший учитель, очевидно, в течение нескольких лет использовал электростатический аппарат для наказания учеников».

«Давайте отделим овец от козлищ, давайте не будем впадать в истерику, — было написано в бурно обсуждавшейся передовой статье. — Наказание учеников — не есть преступление, несколько более творческий подход к применению электростатического аппарата тоже не обязательно преступление — кто мог знать, что у мальчика скрытый порок сердца? Но установка в нарушение правил металлической пластины в полу, совершенно безответственное невнимание к тому, что ученик стоит в луже мочи, — есть не что иное, как полное пренебрежение своими обязанностями, и поэтому мы с глубоким удовлетворением отмечаем тот факт, что старший учитель был немедленно отстранен от должности».

«Обстоятельства этого дела, — написано было ниже, — отнюдь не свидетельствуют о том, что система школьного образования в Норвегии варварская — как утверждают некоторые недобросовестные журналисты, нет, напротив, они свидетельствует о том, что наша система образования по-прежнему является образцовой».

— Какая скотина! — У Аскиля других слов не было, потому что он не имел привычки «отделять овец от козлищ». — Знаю я таких.

После гибели Турбьорна жизнь изменилась: в дверь постоянно стучались мясники, бакалейщики и многочисленные посыльные, которые нагло пытались попасть в дом или крадучись обходили его и засовывали голову в окно: «Господин Эрикссон, — звучало все чаще и чаще, — мы знаем, что вы дома!»

Когда Ушастый вернулся из школы раньше, чем обычно, Аскиль стоял с мольбертом в саду.

— Чего это ты так рано вернулся? — спросил Аскиль, увидев совсем бледного сына.

— А чего это ты дома? — спросил Ушастый.

— Я взял отпуск, — ответил Аскиль и вытаращил глаза, когда сын внезапно без сознания рухнул в траву.

— Надеюсь, ничего страшного, — бормотал Аскиль, пока нес сына в дом, — с какой такой стати мой сын стал неженкой?

Утром в тот день, когда Турбьорн был еще жив и как бешеный крутил ручку, Аскиля вызвали в кабинет к директору верфи.

— Я знаю, что вы мужественно сражались во время войны, — сказал директор, — знаю, что вам и сейчас приходится бороться…

— Бороться? — переспросил Аскиль с недоумением.

— Да, у вас есть свои проблемы.

— Проблемы? — удивился Аскиль. — Да нет у меня никаких проблем!

— Спиртное, — пояснил директор.

— Спиртное! — зашипел Аскиль, ударив кулаком по столу. — Что, нельзя уже и рюмочку за обедом выпить?

«Плевать, значит, им на меня, — думал Аскиль по пути домой, — вышвырнули на улицу, деревенщина, мелкие людишки, тупые свиньи, черт возьми!»

— Я взял отпуск, — таким объяснением Аскиль и ограничился, придя домой, и это, безусловно, отчасти было верно. Конечно же, речь шла об отпуске без заработной платы, отпуске на неопределенное время, отпуске, пока дедушка раз и навсегда не распрощается с кубистическим периодом, но слово «отпуск» было лишь последней, маленькой любезностью со стороны директора.

Когда Ушастый пришел в себя, Аскиль недоуменно покачал головой. «Да возьми же себя в руки, парень», — собирался он уже было сказать, но тут запричитала Бьорк: «Боже, что случилось, надо поднять ноги, дыши глубже…» Ушастый, привыкший к мелодраматическому голосу Бьорк, сухо взглянул на родителей и рассказал, что сегодня случилось с Турбьорном в школе.

— О, Боже, — бормотала Бьорк, а в голове дедушки начали крутиться одни и те же три слова: «Знаю я таких, — думал он, когда чуть позже вернулся к своей картине, — знаю я таких, — ругался он, когда джинны из бутылки и пары скипидара мешали ему сосредоточиться, — знаю я таких», — прогремел он, ворвавшись в дом и сообщив домашним, что решил отправиться в школу, чтобы сказать пару слов директору.