Принудительное влечение - Юлия Климова

– А мы пересечемся в общественном месте, там он нас не пристрелит, – в ресторане, например. Пусть платит за ужин. Ха!

Ольга села в кресло, расправила плечи, закинула ногу на ногу и почувствовала прилив энергии – точно вышла на охоту. И как она будет жить, когда убийцу посадят в тюрьму? Чем тогда заниматься?

– Добрый вечер, Глеб Кондратьевич, – медовым голосом произнесла Ольга, нажимая кнопки мобильника и… подмигивая Ирочке. – Как поживаете? Не узнали? Вы меня жутко огорчили, а я-то надеялась, что встреча со мной оставила в вашем сердце неизгладимое впечатление. Ну же, ну же, Глеб Кондратьевич, не разочаровывайте меня окончательно! Я вот вас не забыла. Сломанный тостер уже несколько дней напоминает мне о вас… Да, да – тостер… Правильно, это я! Кажется, вы обещали в случае поломки починить его самолично… Хи-хи… Конечно же, давайте встретимся, я, например, с радостью принесу скончавшийся тостер в какой-нибудь милый и уютный ресторан… Так, значит, в девять? Прекрасно.

Ольга встала и торопливо подошла к столу, записала на листочке адрес и опять подмигнула Ирочке – развлечение на вечер у них есть, к тому же это весьма поспособствует расследованию. Пора уже понять, что собой представляет фрукт под названием Манухин Глеб Кондратьевич.

– Ты тоже пойдешь со мной, займешь столик в уголочке, вкусно покушаешь и понаблюдаешь за нами, – предложила она Ирочке, распахивая створки шкафа. Платье из своей квартиры принесла, а вот куда его положила… наверняка мятое…

– Нет, – твердо сказала Ирочка, – на встречу с Манухиным пойду я.

– Как это так? – возмутилась Ольга. Даже уже собралась сказать, что не дело маленьким девочкам кокетничать со старыми ослами, но, встретив серьезный взгляд Ирочкиных глаз, осеклась. Понятно, хочет сходить на это «свидание» назло Ларионову. Вот тебе, вот тебе, не полюбил меня, бросил, так получи – что-то в этом роде… – Хорошо, иди ты, – кивнула Ольга. – Манухин все равно не вспомнит, кто из нас кто.

Вряд ли встреча с самовлюбленным подозреваемым поможет Ирочке, но по крайней мере отвлечет. А еще – она наверняка поймет и запомнит на всю жизнь, что это не выход… Ольга достала из шкафа скомканное платье и расстроенно покачала головой:

– Надо гладить. Ты так исхудала, что теперь влезешь в него без проблем.

Если любовь вас все-таки догнала – сдавайтесь! Это приятный плен

Последние дни Васечкин плохо спал, мало ел и пребывал в сильнейшем раздражении. «Не вытанцовывается, ничего не вытанцовывается», – бормотал он одну и ту же фразу, засыпая и просыпаясь. Начальство требовало результатов, и это вполне понятно – время шло, а дела об убийстве психоаналитика Самаринского и покушении на актера Ларионова не двигались с мертвой точки.

А ведь как хорошо все начиналось! Куча подозреваемых, энтузиазм и надежды, надежды, надежды…

Васечкин не собирался валяться на печи и только мечтать. Насладившись собственной важностью, он бросился искать преступника, ведь ожидаемый почет в случае удачи сулил еще больше положительных эмоций. Он даже приглядел место на втором этаже прокуратуры, где бы неплохо смотрелся его портрет, украшенный надписью: «Лучший! Берите пример с Васечкина Бориса Яковлевича!»

После общения со всеми пациентами Самаринского (а пришлось охватить еще и тех, кем он занимался ранее) голова пошла кругом. Или даже не кругом, а по какой-то странной траектории, от которой мутнело в глазах, а в затылке отдавало барабанной дробью.

– Полоумный, полоумный, – повторял минут пять Васечкин после разговора с Уховым. Старикашка взялся рассказывать о своих планах на будущее, и остановить его так и не получилось. Три с половиной часа Борис Яковлевич слушал о правилах написания триллера, о том, что в морг «ироды окаянные честных писателей не пускают», и о том, что основы потрошения трупа можно изучать и на курице – «только купить надо живую на рынке, а то в магазинах внутренности вынимают и продают потом отдельно втридорога».

– Помешанная, помешанная, – повторял Васечкин, выходя из вонючей квартирки бойкой старушки. Та согласилась отвечать на вопросы, только если он будет обращаться к ней «ваше высочество», при этом она нервно хихикала и постоянно добавляла: «Со мной все в порядке, и, конечно же, я не особа голубых кровей, просто мне нравится над вами издеваться».

– Безумный, безумный, – повторял Васечкин после беседы с молчаливым Песиковым. За час общения тот лишь один раз ответил «да» на вопрос: «Знали ли вы Самаринского?», все остальное время мотал головой, сверкал глазами и хрипло кашлял. Уходя, Борис Яковлевич резко обернулся (это был его старый приемчик – так он надеялся увидеть истинное лицо подозреваемого) – Песиков улыбался, искренне и от души. Васечкина даже передернуло от такой резкой перемены в человеке.

Получив достаточно впечатлений от безумного мира психоанализа, Борис Яковлевич решил переключиться на Ларионова. Надежда на то, что этот путь окажется более продуктивным, плескалась в душе добрых четыре дня. Есть же связь между двумя преступлениями – выстрелы были произведены из одного и того же пистолета. Значит, главное – найти зацепку, а уж потом… Зацепка не находилась. Ларионов вел себя во время разговоров равнодушно и даже иронично. Выворачивать свою душу перед следователем не собирался. И впускать Васечкина в интригующий мир звезд явно не планировал.

Друзья и знакомые Ларионова тоже душу не распахивали: посмеивались, скрытничали или просто пожимали плечами. Дело осложнялось еще и тем, что разглашать факт нападения на известного актера начальство не собиралось.

Борис Яковлевич через четыре дня новых поисков почувствовал себя абсолютным неудачником. Он все реже и реже посматривал на то место, где, как надеялся, со временем будет висеть его портрет. Надпись «Лучший…» уже казалась насмешкой.

Но Васечкин не был бы Васечкиным, если бы сложил ручки и признал свое поражение. Желание выделиться среди сослуживцев и мечта хотя бы о публичной благодарности от начальства, рукопожатии и премии толкали его к дальнейшим действиям. Вечером, когда прокуратура опустела, Васечкин выпил таблетку анальгина и разложил на потертом полу в кабинете практически все, что удалось собрать по делу Ларионова и Самаринского. Он кружил вокруг листочков, как коршун, и наконец-то был вознагражден за настойчивость.

Внимание привлек фоторобот девушки, сообщившей о покушении на Ларионова, – да-да, той самой, которая показала охранникам следы от пуль на стене. Беготня тогда началась страшная, освещение было не очень хорошее. Да и добрые молодцы, отвечающие за охрану театра и безопасность актеров, явно разнервничались – не каждый же день стреляют в их подопечного, но все же какие-то воспоминания о внешности девушки у них остались. И вот они – воспоминания…

Когда Васечкин первый раз взял в руки листок с черно-белым изображением, где-то внутри заерзало ощущение, что эту девушку он видел ранее. Но как ни ломал голову, не смог вспомнить, кто она, – возможно, сказалось нервное напряжение, да к тому же фоторобот был довольно далек от оригинала. Сейчас же, когда душу и тело переполняли новые силы, а вера в себя вновь поднимала к самому солнцу, следователь окинул портрет свежим взглядом и остолбенел… Если брови потоньше, волосы подлиннее, губы чуть полнее… если не вглядываться и не думать, а по старой привычке повернуться спиной, а потом резко оглянуться, то в девушке, привлекшей внимание охранников, вполне можно узнать Поливанову Ольгу Дмитриевну!