Место для нас - Хэрриет Эванс

Подбежала женщина. Ее рот был широко раскрыт, глаза выпучены так, что сверкали белки. Она схватила ребенка на руки, а он вывернулся и упал на землю, продолжая дико вопить от боли.

– Люк! – воскликнула женщина, оглядываясь по сторонам. И вдруг закричала, заметив их в окне: – Бабуля! Левша! Помогите! Люк… он… ему плохо.

Она подняла малыша и прижалась к нему, рыдая и гладя его волосы.

В кои-то веки она буквально превзошла себя. Просто чудо. Поезд «Евростар» прибыл вовремя, и Кэт без проблем арендовала машину. Правда, было страшновато брать незнакомый автомобиль – она ведь несколько лет не садилась за руль, да и машина оказалась с левым рулем. Кэт пристегнула Люка ремнем безопасности и поехала по Юстон-роуд, одной из самых загруженных магистралей Лондона. К счастью, во второй половине дня движение было поспокойнее, и Кэт вела машину под моросящим дождем почти что с легким сердцем. Доехав до Ричмонда, она включила радио и стала подпевать песне группы «Blondie» «One Way or Another». «Так или иначе». Она ехала домой. И с ней Люк.

– Что мы там увидим, маман? Мы увидим тигра, который придет на чай?

Люк был очень взволнован. Он никогда не бывал в Лондоне, в Англии, вообще никуда не выезжал из Франции. Он пока еще не до конца понимал, что наполовину англичанин, хотя Кэт говорила ему об этом каждый раз, когда укладывала его спать в их крошечной комнатке. Маленький, он еще не понимал, что можно быть родом и из другой страны.

Как только они выехали на скоростное шоссе, Люк заснул, и Кэт пару раз оборачивалась, чтобы посмотреть на него. Румяные щеки, надутые губы, царапина на лбу, уже начавшая подживать, – результат спора с Бенуа из-за мячика в детском саду. Ее сын. Здесь, рядом с ней.

За неделю до отъезда, вечером, когда Кэт сидела на кровати, погрузившись в чтение книги Найо Марш[69], она вдруг услышала шорох. Ручка Люка высунулась из-под края одеяла и нашла ее руку.

– Я хочу поехать с тобой!

– Что ты сказал?

– В Англию.

– Ох, Люк… – проговорила Кэт. Ей и в голову не приходила мысль, что сын может поехать с ней. Она долго занималась планированием, все тщательно продумала, чтобы Люку без нее было безопасно и тепло. – Ты не хочешь побыть с Жозефом? Всего два дня. Тебе будет весело.

– Я хочу увидеть королеву. И еще хочу увидеть бумажных собачек.

– Тех собачек, которых для меня нарисовал Левша, милый?

У Кэт ком сдавил горло.

– Тех, которые в рамочках. Хочу их увидеть.

Детский голосок ясно звучал в темноте.

В итоге, как обычно бывает с грандиозными проектами, решение пришло спонтанно. А почему, скажите на милость, и правда не взять сына с собой? Ему еще не исполнилось четырех лет, билет был не нужен. Когда она позвонила, чтобы это уточнить, оператор ответила, что на поезд, который уходил днем раньше, объявлены скидки, поскольку на тот поезд, которым Кэт собралась ехать изначально, продано слишком много билетов. Кэт обрадовалась и забронировала билет со скидкой. Она приедет в Винтерфолд раньше и устроит всем настоящий сюрприз – покажет дедушке и бабушке своего сына, свою тайну, своего обожаемого, драгоценного малыша. И каким-то образом решение приехать на день раньше прогнало страх перед реальностью. Перед тем фактом, что Кэт не знала, где ее мать. Перед причиной всеобщего сбора на юбилейный обед. А самое главное – перед тем, что рождение ребенка она держала в тайне от семьи целых три года.

Когда Кэт поняла, что беременна, она покатилась по наклонной плоскости. Оливье перестал диктовать, во что ей одеваться, прекратил орать в ярости, нагонять на нее страх до такой степени, что она ходила вокруг него на цыпочках, а он из-за этого злился еще сильнее. Теперь он просто открыто ее презирал. Дома он уже почти не появлялся, а когда приходил, его сопровождали люди – музыканты, художники, философы. Они засиживались далеко за полночь, разговаривали, слушали музыку, пили пиво и отстукивали ритм на стареньком журнальном столике Кэт, в прошлом – чайном сундучке. Кэт к их компании не присоединялась. Она вышла на работу, за цветочный прилавок на рынке, на краю острова Сите; следовательно, нужно было рано вставать. Кэт согласилась, потому что совершенно не знала, чем еще заняться, а Оливье ясно дал понять, что не желает, чтобы она слонялась по дому в то время, как он отсыпается после бурной ночи. Работа Кэт нравилась – только вот день тянулся слишком долго, платили сущие гроши, и стоять за прилавком надо было при любой погоде. И конечно, ни о какой карьере речь не шла. По вечерам она возвращалась домой изможденная и падала на кровать, молясь, чтобы Оливье ее не позвал, и чтобы она не увидела тех, кого он привел с собой, и чтобы он не насмехался над ней. Он запросто мог сказать: «Это жирная англичанка живет со мной. Она жалкая, как моя собака. Таскается по пятам, высунув язык».

Однажды ночью Кэт разбудили звуки. Оливье занимался сексом на диване с ладной рыжеволосой девицей лет восемнадцати. Утром эта девица снисходительно поглядывала на Кэт и даже предложила ей кофе, когда та, полусонная, в мешковатой футболке, шла к ванной комнате. С тех пор Кэт стала пользоваться берушами. Она просто не знала, что делать. Не было у нее ни силы, ни воли, ни энергии для сражений.

Шестью месяцами раньше у нее случился выкидыш, и она сразу начала пить противозачаточные таблетки. Когда не пришли месячные, Кэт не придала этому особого значения – у нее и прежде бывали сбои цикла; ее организм вообще вел себя странно. Еще через месяц Кэт сделала тест на беременность и была потрясена: как могли эти отношения, эта жуткая ядовитая смесь унижения и тоски, что-то породить? Оливье не желал иметь детей, в прошлый раз он это ясно дал понять. Где-то с неделю Кэт сама не хотела признавать своей беременности – надеялась, что все как-то само собой рассосется. Или она решится прервать беременность.

В свое время Кэт окунулась в отношения с Оливье, думая, что они дадут нечто такое, чего у нее прежде не было – свой дом, свою семью. И как же иронично, что силы порвать с ним дала беременность. Впрочем, требовалась тщательная подготовка. Надлежало вести себя как ни в чем не бывало. Когда приехала бабушка, Кэт ничего ей не сообщила. Она ходила выпить с Вероникой и той тоже не сказала ни слова. Вот так были посеяны зерна секретности.

К тому времени, когда Кэт проинформировала о своей беременности Оливье, план эвакуации уже был разработан. Ее новый начальник с цветочного рынка, Анри, то и дело сетовал на тяжелое положение своей старенькой матери. У мадам Пулен был настолько скверный характер, что никто из жильцов у нее надолго не задерживался. Требовался человек, который будет делать для нее покупки, забирать лекарства в аптеке и следить за тем, чтобы она вовремя эти самые лекарства принимала. Мадам Пулен лечилась от рака, а в последнее время у нее возникли проблемы с сердцем, диабет и остеопороз. В последующие годы Кэт часто напоминала себе об этом – какой бы стервой ни была ее квартирная хозяйка, она действительно страдала от многих заболеваний. И не возражала против ребенка. В квартире имелась «комната гувернантки» – крошечная каморка на верхнем этаже. А на противоположном берегу реки был государственный детский сад. Все складывалось удачно.