Смерть коллекционера - Стивен Ван Дайн

– О да, – произнес Энрайт, отвечая Вэнсу, – Рупрехта нам Рид подарил. Прошлой весной. Сказал, что у него квартира слишком тесная для такого пса. А мы с женой в пентхаусе живем, у нас выход на крышу – Рупрехту просторно, есть где порезвиться. Но я все равно каждый вечер выгуливаю его в парке. Знаете, нынче собаки все по плиточному полу ходят да по асфальту, а им надо бегать по земле, чувствовать, как она пахнет, выслеживать всякую земляную мелочь. Нельзя, нельзя от земли отрываться – ни собакам, ни нам, двуногим. Я вот каждый год выезжаю куда-нибудь в глушь. Чтобы быть ближе к природе…

– Весьма разумно, – похвалил Вэнс. – Но вот как там, в глуши, вы обходитесь без благ цивилизации?

Он шагнул к доберману и склонился над ним, приговаривая «Рупрехт – хороший мальчик», медленно вытянул руку, погладил пса по затылку, по блестящей выгнутой шее. Рупрехт не отреагировал на ласку, напротив, как-то весь сжался, испуганно заскулил и, дрожа, присел на задние лапы.

– Только не подумайте, мистер Вэнс, что вы ему не понравились! – поспешил с комментарием Энрайт. – Просто наш Рупрехт – трусишка, каких мало. Всех незнакомых людей боится. А как он себя вел, когда только попал к нам! Вообразите – забился под диван в гостиной и двое суток не выходил даже поесть. Мы с женой его насильно вытаскивали, волокли на крышу, чтобы он размялся, воздухом подышал. А он потом обратно под диван прятался. Никогда не поймешь, что у этих собак на уме. Мы люди спокойные, животных любим. Всегда держали какую-нибудь собаку, и никаких проблем. Сейчас-то, когда Рупрехт попривык, он уже не так трусит. Увереннее в себе стал наш мальчик. Без посторонних, в домашней обстановке, он просто золото. Играет, ласкается…

– Наверное, со временем он совсем освоится, – обнадежил Вэнс. – Правильное, грамотное обращение творит чудеса. Но как он хорош, ваш Рупрехт! Просто загляденье. Конечно, не Канцлер Сигер фон Сигалсбург[44], но череп имеет изумительный, ни намека на рыхлость. Шея стоит высоко, круп широкий, тело мускулистое, спина сильная, ровная, чуть покатая. И размер идеальный – фунтов семьдесят, верно? Рупрехт у вас в собачьих выставках не участвовал?

– Один раз я пытался его показать, специально отвез в Корнуолл. Но Рупрехт показываться не хотел. Лег прямо на ринге и заскулил. Ну и две собаки его обошли. Досадно, потому что по статям они нашему Рупрехту и в подметки не годились. У одного был уклон от величины углов плечевых суставов, у другого – коровий постав задних ног и слишком светлые и выпуклые глаза.

– Что ж, правила не нами писаны, – изрек Вэнс.

Мы проводили словоохотливого Энрайта до дверей и распрощались. Уже в машине Маркхэма, направляясь к центру, Вэнс произнес:

– С этим Рупрехтом что-то нечисто. Вы заметили, как странно он себя ведет? Почему столь мощный пес демонстрирует робость и даже трусость? Почему боится чужих? Доберманам это не свойственно. От природы они наделены живостью, проницательностью и бесстрашием, а также энергичностью. Доберманы считаются лучшей выставочной породой крупных собак… А этот пес лег на ринге! Определенно в прошлом с ним что-то случилось. Он подвергался унижениям и, возможно, побоям…

Маркхэм стал барабанить пальцами по окну – дескать, время доклада истекло.

– Все это очень трогательно, Вэнс. Однако какая может быть связь между робким доберманом и убийством Арчера Коу?

– Понятия не имею! – с оптимизмом ответил Вэнс. – Но, как я уже говорил, в этом деле упомянуты две собаки, и одна из них запугана и робка, а другая – избита.

– За уши притянуто, – проворчал Маркхэм.

Вэнс только вздохнул:

– Такой же характер носит связь между обстоятельствами убийств в доме Коу. – Он закурил, взглянул на часы. – Время ужинать. Карри обещал приготовить филе камбалы по рецепту парижского ресторана «Маргери». На гарнир – картофель-фри спиральками, на десерт – тепличная клубника. Как вам меню? Присоединитесь ко мне? Откупорю ваше любимое «Шато д’Икем» девяносто пятого года.

– Весьма заманчиво.

Маркхэм дал указания шоферу.

– Только сначала вам придется проставить мне двойной бренди. Причем «Наполеон». Для поднятия моего кошмарного настроения.

– Хотите забыться? И правильно. До завтрашнего утра не случится ничего такого, ради чего потребуется напрягать мозг.

Но тут Вэнс ошибся. В ночь на пятницу дело об убийстве братьев Коу обогатилось новым зловещим обстоятельством. Маркхэм поехал к нам ужинать, мы просидели до одиннадцати вечера, болтая обо всем на свете – от рисунков Георга Гросса[45] до новой теории миграции и расового статуса Гриффита Тейлора[46]. Маркхэм откланялся, пообещав завтра в десять утра заехать за нами. А ровно в половине третьего ночи зазвонил телефон. Я с трудом очнулся от глубокого сна и несколько минут не мог сообразить, откуда шум, и ответить на звонок. На другом конце провода Маркхэм требовал позвать Вэнса. Я отнес телефонный аппарат к нему в спальню. Не вставая с постели, Вэнс взял трубку. Послушал, поставил аппарат на пол, зевнул, потянулся и откинул одеяло.

– Черт побери! – воскликнул он, хватая колокольчик для вызова прислуги. – Грасси ранен! Холодным оружием!

(Пятница, 12 октября, 3.00)

Когда мы с Вэнсом прибыли в дом Коу, Маркхэм и сержант Хис были уже там. На крыльце с мрачным видом сидел детектив из убойного отдела. Он глянул на нас исподлобья и отвернулся – мы для него являлись источником неприятностей, вестниками беды. В тот момент я не понял, чем вызвано такое отношение.

Гэмбл, бледный, трясущийся, в шлепанцах и длинной фланелевой рубахе, впустил нас в дом и провел наверх. Достигнув второго этажа, мы прошли в переднюю часть дома, туда, где находилась комната Грасси. Шторы были опущены, горело электричество. В изножье кровати, не сводя глаз с распростертого Грасси, стояли Маркхэм с Хисом. На стуле сидел мужчина лет сорока, низенький, плешивый, деловитый, похожий на доктора Алексиса Каррела.

– Позвольте представить – доктор Лобзенц, – сказал Маркхэм. – У него кабинет неподалеку отсюда, на Семьдесят первой улице, вот Гэмбл за ним и послал.

Доктор Лобзенц поднял взгляд, чуть склонил голову и продолжил свое занятие[47].