Игрок 1. Что с нами будет? - Дуглас Коупленд

— Ты почувствуешь, Рик, что ты изменился. Как будто ты умер, а потом переродился, но при этом остался в своем прежнем теле.

— Ты сам говорил, что реинкарнация — это обман.

— Тсс! Твоя новая жизнь будет раскрашена яркими красками и пронизана благоуханием — ощущением неотвратимой истины. Измени имя, если захочешь. Обруби все связи со своей прежней жизнью. Исчезни из мира на несколько месяцев, может быть, даже на несколько лет. Пусть те, с кем сейчас связана твоя жизнь, сочтут тебя мертвым. Пусть остатки твоего прежнего существования превратятся в бредовый сон, не поддающийся толкованию. Но помни, что скоро ты станешь другим. Сказать, что ты преобразишься, — это вообще ничего не сказать. Все будет иначе. Никаких больше самооправданий, никаких послаблений себе: ни наркотиков, ни сна до полудня, ни алкоголя, ни трудоголизма, ни сожалений о сделанном, ни отчужденности, ни натужных попыток сделать так, чтобы время исчезло. Тебе предстоит долгий путь, предстоят многие испытания. Ты готов к этому, Рик?

— Я… — Рик на пару секунд умолкает. — А как ты так говоришь?

— Что? — Берт явно растерян.

— Ты говоришь как-то странно. Даже если не брать во внимание тему, то само изложение мыслей… построение фраз, интонации… все какое-то нездешнее. Словно оно из другого времени. Ты где-то учился так говорить? Может быть, есть специальные курсы, где учат так говорить? Своеобразно?

— Берт использует поэтические приемы, Рик, — говорит Рейчел. — Строит речь в стихотворном ритме, который гипнотизирует слушателя, заставляет забыть о себе, что усиливает воздействие слов оратора. На курсах социализации нас учили распознавать поэзию. Она во многом похожа на музыку. Это действенный способ внушения определенных идей людям с нормальной психикой.

Рик обдумывает услышанное, улыбается своей любимой и говорит:

— Дай-ка я угадаю, Рейчел… музыку ты тоже не понимаешь, так?

— Не понимаю, — отвечает Рейчел. — Большинство из того, что нормальные люди считают искусством, — это просто набор повторяющихся структур, которые становятся интересными, когда ломаются шаблоны.

— Это не так, Рейчел, — говорит Берт. — Неужели твоя новообретенная вера в Бога — это не более чем сломанный шаблон?

— Для меня это новое состояние. Я пока его не осмыслила.

— Ты уже в доме Божьем, Рейчел. Теперь дело за малым: найти свою комнату в этом доме.

Рик говорит:

— Берт, спустись на землю. Люди — часть природы, а природа — одна большая дробилка древесных отходов. Рано или поздно нас всех разнесет в щепки. Вернее, в месиво из костей, мяса и крови.

— Нет! — кричит Берт. — Это неправда. Мы — животные, да. Но в нас есть и божественное начало. У нас есть разум. Мы задаемся вопросами.

— Мне казалось, что речь шла о вере, безоговорочной и слепой. Без вопросов.

— Вот она, самонадеянность! Проклятие человека. Людей с таким образом мыслей, как у тебя, мир превращает в кошачьи консервы.

— И что же мне делать?

— Уверовать, Рик. Уверовать сердцем и нести слово Божие в мир. Вытравливать слово Божие на стекле сканирующих поверхностей библиотечных копиров. Выцарапывать истину на старых автомобильных деталях и бросать их с мостов, чтобы люди, которые будут копаться в грязи через миллион лет после нас, тоже усомнились бы в том, что в их мире все правильно. Тебе надо вырезать изображение всевидящего ока на протекторах шин и подошвах ботинок, чтобы каждый твой след говорил о размышлениях, вере и убежденности. Ты спрашиваешь, что тебе делать? Синтезировать молекулы, которые кристаллизуются в поэмы ревностного служения Господу. Создавать штрих-коды, в которых содержится истина, а не ложь. Может быть, сделать печать и пропечатывать истину даже на мусоре, который выбрасываешь на помойку — обращение к людям с требованием о том, чтобы они все-таки сделали этот мир лучше!

Рик с удовольствием слушает Берта. И дело не в том, о чем он говорит. Рику нравится, как он говорит. Само построение фраз, их лесли-фримонтность.

Берт продолжает:

— Рик, твоя новая жизнь будет окрашена ощущением срочности, настоятельной срочности, как будто в каждое мгновение ты спасаешь людей, погребенных под горным обвалом. Если каждый миг твоей жизни не проходит под знаком истины, если в каждый миг твоей жизни ты не делаешь ничего, чтобы разрушить остатки старого порядка вещей, значит, ты живешь зря.

— Ого, — говорит Рик. — Ну ты и загнул. Даже покруче, чем Лесли Фримонт.

— Этот Антихрист. Этот демон.

Во время пламенной речи Берта Рейчел присматривалась к его пальцам и медицинскому идентификационному браслету — и пришла к однозначному выводу.

— У тебя плоские треугольные ногти.

— Да? И что?

— Ты — сын Лесли Фримонта, да? И я думаю, Тара — это твоя бывшая жена.

— Ах ты ведьма! — кричит Берт, брызжа слюной.

В этот момент в бар возвращаются Люк, Карен и Макс и интересуются, не нашлось ли еще воды.

Одним быстрым и плавным движением, похожим на танцевальное па, Берт выбрасывает левую руку в сторону и сдергивает со стола скатерть. Хватает сумку и кладет себе на колени. Уже через секунду он держит винтовку в руках и целится в Рейчел. Пуля входит ей в грудь, и одна капелька крови летит прямо в глаз Рика.

Рик бросился к Рейчел и подхватил ее, не давая упасть. Люк рванулся вперед и навалился на Берта, чье лицо стремительно опухало, раздуваясь, как шар. Кажется, у него начались судороги. Он прошептал:

— Все в руках Божьих… — И это были его последние слова.

Люк закричал:

— Что, черт возьми, происходит?!

Рейчел сказала, глядя на Берта:

— Аллергия на арахис.

— Что? Откуда ты знаешь?

— У его отца тоже была аллергия на арахис. Он сам так сказал. Я посыпала винтовку арахисовой крошкой. Просто на всякий случай. — У Рейчел подкосились ноги, и Рик с помощью Карен бережно уложил ее на пол. Люк взглянул на винтовку, спусковой механизм которой был покрыт крошкой из мелких крупинок арахиса. Видимо, Рейчел взяла их с тарелки с орехами на барной стойке.

— Господи, что за уродский мир, — прошептал он.

Сердце Рика разбилось, как упавшее на пол сырое яйцо. Его ощущение времени исчезло. Он не чувствовал себя ни старым, ни молодым. Не понимал, что это: явь, сон или бред. Вся его жизнь свелась к этому мгновению настоящего, к этому замкнутому на себе сейчас, за пределами которого не было ничего. Его мозг буквально взорвался гормонами, энзимами и электрическими искрами, которые гасли, не успев толком воспламениться. Удивительно, что он вообще помнил, кто он такой. Он осторожно потрогал рану Рейчел и обнаружил, что пуля застряла в кости. У него вдруг возникло странное чувство, что, если просунуть пальцы чуть дальше, вглубь тела Рейчел, там будут сокровища: золотые монеты, ключи, яркие тропические птицы и сверкающие бриллианты. Он подумал о крови, текущей по его собственным венам. И о крови, текущей по венам Рейчел. Билось ли ее сердце? Не остывало ли ее тело в его объятиях?