Мысли - Андрей Демидов

— Да, сломался у меня предохранитель. Ну, все хорошо закончилось при помощи Аллаха!

Старейшина, прислушиваясь к шуму на дороге, медленно, будто чеканя слова, произнес:

— Аллах велик.

— Нет бога, кроме Аллаха и Мохаммеда, пророка его! — закончили они уже все вместе нестройным хором. После этого Ортабулаки сделал жест рукой в сторону гостей:

— Вот этим хорошим людям нужно осмотреть развилку у Шариф Мазарях и выяснить, как оттуда подняться на ближайший склон гор.

Один из пришедших, с повадками кадрового офицера, в пятнистой форме европейского образца, со множеством карманов на молниях и кнопках, закивал:

— Да, именно так, нужна небольшая рекогносцировка. Нам, кроме того, что сказал проводник, нужно прикинуть, где разместить наш спецотряд. Где расставить расчеты «блоупайтов» и откуда можно без труда контролировать дорогу.

Абдулхак заметил, что у говорившего нет на левой руке двух пальцев, а лицо пересекает неглубокий розовый шрам.

— Я вас понял, уважаемый…

— Мохаммед Язбек. — Человек с офицерской выправкой полез в нагрудный карман, вынул пухлый синий конверт и протянул Гульбеддину Абдулхаку. Тот удивленно вскинул седые брови:

— Что это?

— Пятьсот тысяч афгани.

Старик небрежно сунул увесистый конверт в карман балахуши.

— Идите за мной… Нет, нет. Вы один.

Хафизулла, увлекшийся было разговором с Ортабулаки, запротестовал:

— Но сейчас светло, и гяуры еще не угомонились. Как вы пойдете поверху?

Старик, невозмутимо раздавив крупного скорпиона носком сандалии, из пустого носа которой беззащитно торчали грязные пальцы, хитро сощурился:

— Когда входишь в темный коридор жизни, не думай, что смерть — единственный выход из него.

Оставив Хафизуллу в полном недоумении, Мохаммед Язбек двинулся за стариком. Ортабулаки слегка подтолкнул Хафизуллу:

— Старик, наверное, знает еще какой то выход, кроме этого и того, что у Шахиаваза.

— А а а…

Второй из пришедших, не сказавший до этого ни слова, кроме нескольких молитвенных слов суры, опустился на корточки перед выходом наружу, прикрытым густой листвой кустарника ивняка, достал сигареты, закурил и принялся разглядывать идущую по дороге технику. Хафизулла тоже закурил сигарету, куда предварительно заправил небольшую толику гашиша.

— Слушай, Ортабулаки, где ты бродил целых девять дней?

— Ходили с Ахмад Саяфом к Кандагару там есть такой командир русской части Алехкиен, что ли, он постоянно что нибудь продает или меняет. То машину саляры на гонконговскую косметику, то пару ящиков «Калашниковых» на «тойоту», такую знаешь, вся блестит, будто серебряная. А один раз, это уже при мне, целый грузовик консервов мясных привез. Но обманул, сволочь, мясо оказалось свиное. Знаешь, такие банки югославские.

Ортабулаки показал руками примерный размер полукилограммовой банки. Хафизулла, затягиваясь сигареткой и чувствуя, как план начинает свое веселящее действие, блаженно улыбнулся:

— Ну и что ты там выменял со своим Ахмад Саяфом?

— Ты очень зря так пренебрежительно говоришь об этом великом полевом командире, у него все бойцы знаешь как вооружены! И каждый день едят баранину. А я, по правде говоря, хотел очень белую женщину, денег скопил, семьсот тысяч афгани, но они там какие то все чокнутые. Требуют в два раза больше. Ахмад Саяф, правда, купил себе одну на целых две ночи. Знаешь, такая огромная, эти дела вот такие… Губы красные, будто только что кровь пила, а глаза вот тут, синие с зеленым. — Он оттянул себе веко, куда тут же попала какая то соринка, которую Ортабулаки принялся раздраженно вытирать к горбатой переносице.

— А что ж ты там себе не нашел ничего получше этой штуковины без предохранителя? — Хафизулла осторожно отвел в сторону ствол «шмайсера», невзначай ткнувшийся ему в живот.

В этот момент на дороге неожиданно грохнул мощный взрыв и за этим послышался беспорядочный треск более слабых разрывов. Саперы наконец подорвали свой контрфугас, и чувствительные мины итальянского производства, сдетонировав, самоуничтожились.

В листве ивняка зашуршали небольшие комочки земли, далеко отброшенные взрывами. Хафизулла присел на корточки рядом со вторым гостем из Пакистана и посмотрел на дорогу.

Над еще клубящимися воронками лихо развернулся один из танков сопровождения и, заскрежетав поблескивающими траками гусениц, одним махом выровнял крупные и мелкие ямки. Регулировщик на ходу заскочил на моторную решетку танка и сунул сигнальные флажки в обив бронежилета. На большой скорости вдоль колонны промчался штабной броневик, поднимая к уже изрядно плотному пылевому облаку дополнительный желто бурый шлейф.

Ортабулаки закончил наконец чесать глаз и хлебнул из фляги теплого, крепкого чая:

— А ты то, Хафизулла, чем занимался все это время?

Тот покосился на соседа в пятнистой военной форме, с ярко выраженными арабскими чертами лица. Во взгляде и во всех его движениях чувствовалась самоуверенность и некоторая доля презрения к происходящему вокруг. Он по прежнему не изъявлял желания принять участие в разговоре и только курил одну сигарету за другой.

Хафизулла некоторое время изучал гостя, потом, потеряв к нему всякий интерес, обернулся к Ортабулаки:

— Ничего особенного не было, только вот три дня назад, южнее, у кишлака Махмияр, отряд Абдуллы Басира взял двух солдат гяуров — связистов, чего то они там копались. С ними было много кармалевских бойцов, но после начала стрельбы они переметнулись на нашу сторону и заодно привели этих двоих русских. Я как раз их сторожил в первый день. Знаешь, один, оказывается, жил на самом берегу пограничной реки около Термеза, только, конечно, с той, с советской стороны. Говорит когда, почти все понятно, но сам он почему то понимает трудно, все время переспрашивает. К тому же оказался истинным мусульманином. Когда пришло время четвертой молитвы, он первый повалился лицом к Мекке. И суры Корана знает почти все… Вел себя подобающе правоверному. Не дергался, не ныл. Басир приказал его развязать, дал баранины, воды, лепешек. А второй, здоровый, белый, поначалу дергался, чего то кричал, да разобрать никто не мог. Ругался, наверное, плевался в сторону перешедших к нам кармалевских солдат. Тот, что мусульманин, кое как объяснил, отчего он беснуется. Мол, пришел защищать их апрельскую революцию, а бойцы Кармаля его предали и выдали американским наймитам и пакам. А кармальцы только посмеивались, мы, мол, не знаем никакой весенней революции, у нас только праздник Рамазан. А мы, мы кто, пакистанцы или американцы? Я в нашем отряде видел из американского только сигареты «Мальборо», да и то лицензионные, индийские. Да… Ну а на следующее утро гяуры подняли несколько вертолетов и принялись искать своих. Трупов, конечно, не нашли, их не было. Стали бить ракетами по тропам, а мы уже ушли в Махмияр. Гяуры сообразили, что нам быть больше негде, и принялись обстреливать кишлак. Полдня стоял сплошной грохот, они попытались даже высадить десант у старой мечети, но мы «блоупайтом» их отпугнули. Тогда к Абдулле Басиру пришли старейшины Махмияра и говорят: «Гяуры уже убили здесь шесть человек дехкан, их жен и детей, и мы знаем, почему они не могут успокоиться. У тебя двое пленных, верни им их тела, и они оставят нас в покое, иначе ты никогда не получишь больше убежища в Махмияре. Мужчины нашего рода не пустят тебя в эту долину».