Хельсрич - Аарон Дембски-Боуден

Вокруг нее было абсолютное ничто. Ни звука. Ни движения. Никаких цветов. Принцепс плавала в пустоте, где не было ни холода, ни жара, ни направления, ни ощущений.

И она плакала.

Когда она секунду назад открыла глаза, то ощутила, как от страха по спине прошла дрожь. Она не знала, кто она такая, где она и почему она здесь.

Воспоминания — обрывочные, вспыхивающие образы, которые все же сохранились в ее сознании, — были из сотен миров и сотен войн, сражений, которых Зарха не могла припомнить.

Хуже всего то, что все они были запятнаны чувствами, которых она сама никогда не переживала, — нечто нечеловеческое, резкое, зловещее… что-то среднее между экзальтацией и ужасом. Она видела в памяти эти моменты и чувствовала легкое присутствие эмоций других существ вместо своих собственных.

Это как тонуть. Тонуть в чужих снах.

Кем она была раньше? Имеет ли это значение? Зарха скользнула глубже. То, что оставалось в ней от нее самой, начало ломаться и исчезать. Такова цена за спокойную, безмолвную смерть.

А затем раздался голос и все испортил.

— Зарха, — промолвил он.

Со словом пришло слабое понимание, осведомленность. У нее, оказывается, есть ее собственные воспоминания — по крайней мере, были когда-то. Внезапно стало казаться неправильным, что у нее нет доступа к ним.

Пока Зарха медленно восстанавливалась, возвращались воспоминания. Войны. Чувства. Огонь и ярость. Инстинктивно она вновь оттолкнулась, готовясь глубже погрузиться в ничто. Что угодно, только бы избежать воспоминаний, принадлежавших другой душе.

— Зарха. — Голос следовал за ней. — Ты поклялась мне.

Вернулся еще один слой осмысления. Внутри откровений были ее собственные чувства, ждущие, чтобы она обратилась к ним. Сильнейший чувственный шторм воспоминаний чужого разума больше не ужасал ее. Он вызывал в ней гнев.

Ее не победить так легко. Никакие воспоминания фальшивых душ не должны так воздействовать на нее.

— Ты поклялась мне, — промолвил голос, — что придешь.

Принцепс улыбнулась в пустоту, поднимаясь из нее теперь, словно воспарявший ангел. Воспоминания «Герольда Шторма» набросились на нее с обновленной силой, но она отмахнулась от них, словно от листьев на ветру.

Ты прав, Гримальд, ответила она голосу. Я поклялась, что приду.

— Так поднимайся, — потребовал он, колючий, ледяной и сердитый. — Поднимайся!

Встаю.

Голос раздался без предупреждения, вырвавшись из вокса в гробу:

— Встаю.

Члены команды вздрогнули от этого звука, побелевшими пальцами вцепившись в подлокотники кресел. Только Гримальд не пошевелился, оставаясь лицом к лицу со стеклянным резервуаром, пристально вглядываясь в молочные глубины сквозь окровавленную маску-череп.

Зарха вздрогнула и затем подняла голову. Она медленно огляделась вокруг, и аугментические глаза наконец остановились на рыцаре.

Обломки скатились лавиной, вновь поднялось пыльное облако, когда были отброшены обломки обрушенных зданий. С громоподобным ревом суставов и клацаньем множества клапанов в металлических костях «Герольд Шторма» мучительно поднимался.

Улица задрожала, когда его правая нога с грохотом ступила на дорогу. Звук был достаточно громким для того, чтобы в ближайших зданиях вылетели еще оставшиеся стекла.

Когда на изуродованные улицы посыпался стеклянный дождь, «Император» поднял орудия, вновь кидая вызов врагу.

— Поднять щиты! — приказала Старейшая Инвигилаты.

— Пустотные щиты активизированы, мой принцепс, — ответил Валиан Кансомир.

— Проверить сердце.

— Все системы показывают, что плазменный реактор функционирует нормально, мой принцепс.

— Тогда выдвигаемся.

Зал вздрогнул знакомым ритмом, когда богоподобная машина сделал первый шаг. Затем второй. И третий. Во всех металлических костях гиганта сотни выживших членов экипажа закричали от радости.

— Мы идем. — Древняя женщина повернулась в своем контейнере, вновь смотря на высокого рыцаря. — Я услышала тебя, — промолвила она. — Умирая, я услышала, как ты позвал меня.

Гримальд снял испачканный кровью ксеносов шлем. Реклюзиарх не выглядел ни на день старше тридцати лет, но глаза выдавали его истинный возраст. Словно окна вглубь его мыслей, они отражали всю тяжесть всех его войн.

— Есть одна история о моем отце, — сказал он Зархе.

— Твоем отце?

— Рогале Дорне, сыне Императора.

— Понимаю. О примархе.

— Это история когда-то сильного братства, расколотого Предателем Хорусом. Рогал Дорн и Хорус были близки до Великой Ереси. Никто из сынов Императора не был связан столь же тесными узами до того, как тьма объяла Хоруса и его сыновей.

— Я слушаю, — улыбнулась она, зная, сколь редкими были такие моменты: слышать, как воин Адептус Астартес говорит о жизни своего генетического рода не с членом своего ордена.

— Среди Черных Храмовников говорилось, что когда два брата отправились в Крестовый Поход, то соревновались за большую славу. Хорус неистово жаждал триумфа, в то время как мой отец, как говорят, был более сдержанным и спокойным. Каждый раз, отправляясь вместе на войну, они, как рассказывают, приносили клятву кровью. Стискивая руки, они клялись друг другу, что выстоят, пока не придет рассвет последнего дня. «До самого конца», как они говорили.

— Это очень трогательная легенда.

— Больше чем легенда, принцепс. Традиция. Это наша наиболее крепко связывающая клятва, произносимая только братьями, которые знают, что никогда не увидят другую войну. Когда Храмовник знает, что умрет, то дает обещание брату, что будет сражаться, пока будут силы.

Она ничего не сказала, но улыбнулась.

— Да, я призвал тебя обратно к войне. — Гримальд кивнул, мягкие глаза капеллана смотрели в упор в бионику принцепса. — Потому что ты дала подобную клятву мне. Такие обещания значат больше, чем что-либо другое в жизни. Я не мог позволить тебе умереть так позорно.

— Тогда до конца.

— До конца, Зарха.

ДАРГРАВИАН

Пятый день. Посмертно удостоен благодарности за защиту заправочного комплекса Торшев.

Геносемя: возвращено.

ФАРУС

Седьмой день. Найден на перекрестке Курул, окруженный по меньшей мере дюжиной убитых врагов.