Тяжкие повреждения - Джоан Барфут

И, посмотрите-ка, вот и Джеймс; один из немногих заключенных, на ком был костюм, правда, костюм этот он не снимал со вчерашнего дня. Учитывая обстоятельства, выглядел он неплохо. Она поняла, что надеялась, что будут синяки, разбитая губа, какое-то праведное отмщение. Еще она предпочла бы, чтобы он больше сутулился, и глаза у него бегали, но он сидел прямо, спокойно, почти гордился собой. Нет, конечно, не гордился. Просто он с помощью костюма, сшитого на заказ, все еще сохранял защитную окраску. Но, однако, какое самообладание. И какая энергия нужна, чтобы хотя бы попробовать это преодолеть.

Стивен Годвин оказался холеным седовласым мужчиной, просуетившимся те несколько секунд, что ушли на то, чтобы определить Джеймсу меру пресечения и отказать в освобождении под залог. Адвокаты о чем-то быстро, неразборчиво поспорили, и все. Как заключила Айла, жизнь в преступном мире кипела, и Джеймс оказался в числе невеликих, хотя и наиболее гадких птиц.

Ей тем не менее это ничего не давало. Она могла быть потрясена, могла его презирать, но все-таки у нее была потребность, как в воздухе, как в пище, в том, чтобы увидеться с ним и послушать, что он скажет. И опять все оказалось организовано неожиданно по-деловому. Ее направили в нужную тюрьму, в нескольких километрах от здания суда. Кто бы мог подумать? Она поехала.

В тюрьме последовали формальности, связанные с удостоверением личности, предъявлением личных вещей и проходом через устройство, похожее на детектор металла в аэропорту. Обыска с обшариванием не было, и комната свиданий была просто комнатой, не перегороженной решетками или стеклом, как в кино, еще одно просто место, на этот раз там были стулья с прямыми спинками и охранник.

Джеймс, появившись в дверях, сказал:

— Айла! Слава богу.

В других обстоятельствах эти слова могли бы звучать почти трогательно. И ему лучше было бы на этом остановиться.

— Я надеюсь, ты принесла мне, во что переодеться, и бритвенные принадлежности. Поверить не могу, что меня все еще не выпустили под залог, но если у меня будут некоторые вещи, я, наверное, смогу продержаться еще несколько дней.

Какая жизнестойкость, какая способность к восстановлению сил.

Он и в самом деле был удивительным существом.

Красивый мужчина, хотя кожа под подбородком чуть обвисла и черты стали резче, чем были, но она подумала, что хорошим человеком он не выглядел. Был ли он им когда-нибудь? Было какое-нибудь преображение, которого она не заметила?

— Слушай, — сказал он, понижая голос и кивая в сторону охранника, — я не могу здесь разговаривать. Но мне очень жаль. Честное слово, я не хотел тебя огорчать, да и потом, все это такая чушь. Все это неправда, все высосано из пальца. И это не имеет никакого отношения к тебе, к моим чувствам к тебе, честное слово!

«Честное слово!» Как будто она такая дура, что не заметит, что, даже отрицая все, он признавался. Или как будто она не понимала, что за чувства у него к ней были прежде или какими стали теперь. Он всего лишь не хотел, чтобы она плохо о нем думала. Он вообще не любил, когда о нем думают плохо, но то, что было связано с ней, видимо, особенно задевало его гордость.

Об этом, как и о многом другом, он мог бы подумать и раньше.

— Это просто мелочь, и это другое. Но я тебе клянусь, оно не стоит того шума, который из-за него подняли. Очень жаль, что мне вчера не удалось об этом с тобой поговорить. Предупредить тебя. Я тебе все расскажу, когда буду дома, хорошо? Все совсем не так, как говорят, понимаешь?

Она не сводила с него глаз; потом покачала головой, не говоря «нет», просто чтобы в голове прояснилось.

— Ты удивительный человек, Джеймс. По-своему потрясающий. (Он попытался что-то сказать, но потом решил, возможно, оценив выражение ее лица, промолчать.) — Так вот, раз ты такой удивительный, может быть, посоветуешь, как помочь твоим сыну и дочке понять, что их отец насилует детей?

На лице у него отразился ужас.

— Бога ради, Айла, я не насилую детей. Как ты можешь такое говорить?

— Наверное, потому, что слышала обвинения. Те, которые уже есть. Я так понимаю, могут быть и другие. А ты как бы сказал?

Ей было любопытно. Должно быть, у них уже давно проблемы с переводом.

— Не детей, — настаивал он. Ему, похоже, казалось, что у него есть право настаивать. — Как ты могла такое подумать? У нас самих дети. Должна понимать.

— Так ты, — сказала она мягко, — поймешь, если какой-нибудь дяденька средних лет возьмет Аликс на работу года так через три, а потом накинется на нее? Это будет на твой взгляд нормально, вполне объяснимо, и это не будет насилие над ребенком? — Ее голос стал жестче. — Раз уж ты спросил, они с Джейми немного расстроены и растеряны. У них не все в порядке. Так что мне нужно к ним возвращаться.

Она посмотрела на часы. Часы с серебряным браслетом, которые он подарил ей, отдав выгравировать на них ее инициалы, пару лет назад, на Рождество. Она поняла, что начинает составлять список вещей, от которых придется избавиться. Жалко. Часы ей нравились.

— Айла, — сказал он умоляющим голосом. Прося ее о милосердии, о сочувствии, о чем-то вроде этого? Конечно, он мог придать своему голосу любое звучание, которое счел бы полезным. Или ее имя было последней привычной вещью, за которую он ухватился. Это было бы грустно.

— Мне нужно идти. Я только скажу тебе несколько слов. Первое — когда тебя отпустят под залог, который не я выплачу, домой ты не пойдешь. Второе — я тебе не слуга, так что, если тебе нужно белье и лосьон после бритья, придумай, как их достать. И третье. — Она наклонилась вперед, вглядываясь в него в последней тщетной попытке рассмотреть что-то в темноте за его глазами. — Ты понимал, что делаешь? Что в тебя вселилось? С чего ты взял, что можешь так рисковать своими детьми, не говоря уже обо мне? И какая часть твоего мозга сказала тебе, что это нормально — набрасываться на молоденьких девушек? Ты вообще понимал, что творишь? Ты кем себя вообразил?

У нее перехватило дыхание.

Он прищурился. Он тоже наклонился вперед, удивительный человек, как будто готовился к прыжку. Охранник слегка кашлянул, напоминая о себе. Они напряженно смотрели друг на друга. Ничего привычного не было. Долгая история была стерта.

— Ты поосторожнее, — сказал он медленно, твердо, с настоящей, ледяной яростью, — не спрашивай, если не уверена, что хочешь услышать ответ.

Она уже не первый раз слышала от него это, что-то в этом роде; но это был последний раз.

Она встала, повернулась и пошла прочь, остановилась в дверях и ненадолго обернулась. Ослепительно улыбнулась. Подождала ровно столько, чтобы он начал на что-то надеяться, чтобы глаза у него посветлели от облегчения, чтобы любовь — искренняя или притворная, — смягчила углы его рта.

И так, с ослепительной улыбкой она, слава богу, смогла спокойно добраться до дома.

Отвечая на вопросы, которые казались и сложными, и по большей части бессмысленными, Родди по крайней мере может чем-то занять себя по вечерам. Форма за формой, страница за страницей, они позволяют ему отключиться от шума, от постоянного крика и ругани, от обещаний разобраться завтра, которые плывут по коридору от одного ненормального к другому и взрываются, достигая цели.