Фамильный оберег. Закат цвета фламинго - Ирина Мельникова

– Шаман нашего рода Хырча ночью камлал. Духи спали, ничего не сказали. А Чалбырос чайачы – Милосердный творец – по небесам бродил, где-то там затерялся. Сегодня Хырча снова камлать будет.

– А если духи и сегодня не проснутся? И Чалбырос ваш не отзовется?

Эпчей пожал плечами и вышел из юрты.

* * *

Камлание проводилось вне стойбища. Это Мирону пояснил Айдол. Русских, само собою, на него не позвали. Эпчей после разговора сразу исчез, но, видно, оставил вместо себя старого воина приглядывать за непрошеными гостями. А казаки именно так себя ощущали – непрошеными, потому что родичи Эпчея шарахались от них, как от прокаженных. Может, по той причине, что орысы были одеты в кыргызские доспехи и смотрелись довольно нелепо на низких лошаденках. Ни для кого не являлось секретом, каким образом эти доспехи и лошади попали к ним.

Несмотря ни на что, их сытно накормили, напоили айраном, даже предложили отдохнуть на мягких кошмах, для чего отвели несколько отдельно стоявших юрт.

Есаул изначально отнесся с подозрением к этому предложению. Как бы кыргызы не вырезали их отряд во время сна. Поэтому решили разделиться на две части. Пока первая половина людей спит, вторая охраняет. И наоборот…

Мирон проснулся от дикого воя ветра за войлочными стенами. Ковер, висевший у входа, шумно влетел вовнутрь и захлестал туда-сюда, сбрасывая с полок кухонную утварь. Юрта дрожала под порывами ветра, раскачивалась, и казалось, вот-вот развалится. Мирон и Захар, натягивая на головы малахаи, выскочили наружу. Все вокруг пребывало в смятении: по воздуху летали куски бересты, прикрывавшей юрты, клочья войлока, какие-то тряпки, ветки, листья, мел, песок… Люди бежали к коновязям, где рвались испуганные лошади. Солнце в радужном ореоле палило немилосердно. Мирон мигом покрылся потом с головы до пят.

– Метуха! Метуха[54]– кричали казаки.

Мирон увидел гигантскую бурую завесу – от земли до самого неба гнулись и метались деревья, что-то стонало и выло в воздухе. Кошма, сорванная ветром с юрты, летала, как большая белая птица. Еще мгновение – и все кругом погрузилось во мрак, завертелось, закружилось, свилось в тугой клубок вихря. Рот, глаза, волосы – все засыпало мелкой пылью. Мирон схватился за руку Овражного, чтобы не упасть, и тот быстро пригнул его к земле. Почти тотчас пыльный столб рассыпался над ними, пронесся дальше, уменьшился в объеме, как тающее облако. Небо прояснилось, но на месте стойбища Эпчеева рода все было опустошено и разрушено: валялись сорванные и опрокинутые юрты, клочья разметанного сена, какой-то скарб: вьюки, сундуки, ковры, кошмы, посуда…

По поляне бродили родичи Эпчея – мужчины и женщины, дети и старики, собирали свои пожитки, испуганно переговаривались, поглядывая на небо. Они уже не обращали внимания на казаков, которые тут же поднимали разбросанное оружие, успокаивали лошадей.

Мирон отошел в сторону и присел на поваленное ураганом дерево, чтобы прийти в себя. Было в ней что-то демоническое, в этой мгновенной напасти, необъяснимое, и потому чудовищное. Может, и не буря то вовсе была, а пронеслись над степью и горами на быстрых маралах с сорока рогами могучие чайяны в развевавшихся барсовых шкурах – боги-хранители Саянских гор и бескрайних степей?

Шум и крики за спиной отвлекли Мирона от размышлений. Он оглянулся. Эпчей в доспехах, но без шлема, лицо – в черных боевых разводах, подъехал в сопровождении нескольких воинов к Мирону и спешился.

– Ну, что, бег, проснулись твои духи? – быстро спросил князь, потому что на лице Эпчея ясно читалась тревога.

– Духи проснулись и крепко рассердились! Шибко ругали Хырчу, обещали ноги сломать, если снова их не поймет. Видишь, что натворили? Айна – чертей наслали. «Хююн ол айна. Вихрь – это черт», – говорят у нас. Нужно быстрее отряхнуться, и несчастья обойдут человека стороной. – Эпчей вздохнул. – Однако шибко бестолковый шаман у меня. Совсем старый стал…

– Говори яснее, – Мирон посмотрел на него с подозрением. – С чего вдруг шаман бестолковый? Отчего духи злились?

Эпчей присел рядом с ним.

– Двести эров с луками я дам! И сто матыров! В панцирях, с мечами и копьями. Больше не смогу быстро собрать. Остальные люди за полусотню верст отсюда кочуют. Сам с матырами пойду. – И, заметив, что Мирон по-прежнему смотрит на него с недоумением, пояснил: – В прошлый раз, когда шаман камлал, спросил он у своих тёсей, с кем Эпчею быть, помогать ли орысам? Тёси не ответили, но прилетел филин, заухал, крыльями принялся махать. Хырча его прогонял, боялся, что он тёсей спугнет, а филин никак не хотел улетать. А ведь это знак от духов был: помогать орысам – людям с птичьим клювом вместо носа и круглыми, как у совы, глазами. Понимаешь?

– Понимаю! – с облегчением улыбнулся Мирон и посмотрел в белесое от жары небо. Пыльного облака уже и след простыл.

– Шаман сегодня долго бил в бубен у огня, лук тетивой вверх на колени ставил, в Небесный мир уходил, – продолжал бег. – Когда вернулся, сказал, что боги Эпчеем довольны, велели помогать орысам. А джунгары пришли и обратно уйдут, но много их под острогом ляжет.

Войско Эпчея было готово к выступлению. Придерживая за уздцы плясавшего под ним коня, бег высоко взметнул меч перед воинами:

– Тэ-э-эр! Когда вы, мои триста мужей, пойдете, пусть не шевелится соринка, не шевелится былинка! Не делайте столько шума, сколько комар делает! Не будите камни, не тревожьте травы! Тэ-э-эр!

– Тэ-э-эр! – проревели воины, вздымая ответно клинки и копья.

А Мирон подумал, что, будь его воля, всю жизнь кормил бы мышами того неизвестного филина, который так вовремя подвернулся шаману под руку.

Близился вечер, но защитники острога знали: в эту ночь им уж точно не придется спать. Истекали последние часы перемирия, а там – бой! Кому смерть, кому воля! Или неволя!

Еще поутру вынесли из храма святые иконы. Седой батюшка воздел к дымному небу руку с медным крестом:

– О даровании победы над нечестивыми агарянами помолимся, братие…

Пали казаки и стрельцы на колени, шапки поснимали. Прими, Господи, на свою волю и промысел!

В вечернем сумраке служивые с пищалями и луками затаились на деревянных полатях-обходах вдоль стен острога. Ополченцы и пешие лучники попрятались за телегами, возами, заплотами, залегли на крышах посадских строений. Только ворота – самое слабое место в обороне – велено было не загромождать. По этой причине служивые кумекали, что воевода непременно решил вновь калмаков в город заманить, дескать, в тесноте посадских улиц и переулков врага легче уничтожить.

Но недолго гадали… Тишина вдруг раскололась – надрывно заголосили, завизжали в неприятельском стане; попытались ударить в тумбаны, но, видно, не срослось – замолчали барабаны, зато что-то занялось пламенем. Со стены служивые разглядели: выскочили вдруг из-за черного бора кыргызы на мохнатых конях, на арканах кого-то по набитой дороге волокут, следом калмаки скачут, нагоняют – и нагнать не могут.