Клеопатра - Стейси Шифф

Судя по всему, Марк Антоний был непростым гостем и обходился хозяевам недешево. Смолоду он брал музыкантов, актеров и танцовщиц даже в военные походы. Захваченный дом Помпея он — если верить Цицерону — превратил в настоящий дворец развлечений с шутами, жонглерами, акробатами и морем выпивки. Клеопатра выбивалась из сил, чтобы соответствовать его взыскательным вкусам. «Тем, чьи натуры несхожи и устремления разнятся, нелегко достичь гармонии», — заметил Цицерон. Несходство натур Антония и Клеопатры бросалось в глаза. Царица старалась угодить гостю, не оставляя его на минуту и совершенно забросив важные государственные дела. Римлянин смог оценить золотые храмы, многочисленные гимнасии, диспуты философов, но остался равнодушным к египетской мудрости, не проявил интереса ни к сельскому хозяйству, ни к культуре, ни к научным достижениям цивилизации, заметно обогнавшей его собственную. Разумеется, он не был бы уроженцем своего города, если бы не посетил могилу Александра. Не обошлось и без охоты в пустыне. Клеопатра вполне могла его сопровождать: есть свидетельства, что она хорошо ездила верхом и поощряла скачки. У нас нет сведений о том, выбирался ли Марк Антоний за пределы Нижнего Египта. Он ведь не был Юлием Цезарем. Вид стройных колонн, статуй красавцев-сфинксов, широких улиц, названных в честь предков его возлюбленной, и белых известняковых фасадов не рождал в его сердце благоговейного трепета, а наоборот, побуждал к новым развлечениям. Клеопатра всегда была рядом, готовая разделить со своим другом «и серьезную беседу, и часы безудержного веселья». Часы превращались в дни, дни перетекали в ночи, чтобы гость мог отдать должное прогулкам под луной, изобильным пикникам и тайным свиданиям с переодеваниями. Один раз он принял участие в расстройстве свадьбы. Клеопатра ни на миг не оставляла возлюбленного. Такова была ее политика. Египетское царство стоило ночных эскапад. «Она играла с ним в кости, пила, охотилась, смотрела, как он упражняется с мечом, — рассказывает Плутарх. — Когда, задумав очередную проделку, он посреди ночи стучался в дверь какого-нибудь почтенного горожанина, она была рядом, переодетая служанкой». Антоний любил неузнанным бродить по городу, чтобы под утро, покинув место преступления — нередко бегом, — весьма довольным собой вернуться во дворец.

Александрия приняла выходки Антония благосклонно. Блистательный, беззаботный город и веселый прожигатель жизни пришлись друг другу по душе. Для римлянина не было большей радости, чем рассмешить женщину. В юности, обучаясь за границей риторике и военному делу, он приобщился ко всему греческому. Антоний умел изъясняться в витиеватом восточном стиле, патетическом и поэтическом. Его младший современник корил александрийцев за легкомыслие, разя их чеканными словами: «Вы безрассудны и беспечны, вечно идете на поводу у своих желаний, тратите жизни на смех и удовольствия». Антоний, не упускавший случая пошататься по улицам в обществе бродячих музыкантов, не видел в этом ничего плохого.

Славное прошлое имелось и у Антония. Когда он был совсем молодым командиром, разгневанный отец Клеопатры приказал предать смерти дезертиров из его отряда. Антоний вступился за своих солдат. Чуть позже он против воли Авлета похоронил мужа Береники с царскими почестями. Добрые дела не забываются. Александрийцы приняли римлянина с распростертыми объятиями и охотно играли с ним в переодевания, хотя прекрасно понимали, с кем имеют дело. Вслед за своей царицей они полюбили гостя за «легкий нрав» и готовы были идти с ним в огонь и воду. Горожанам нравилось, что Антоний «в Риме носит трагическую маску, а для нас меняет ее на комическую». Народ, всего семь лет назад встречавший Цезаря с пращами и пиками, без боя сдался его самопровозглашенному наследнику. Грекам нечасто приходилось встречать римлянина, который — в отличие от большинства своих соотечественников — не глядел на них свысока. Антоний предпочитал греческое платье римской тоге и любил носить белые кожаные сандалии, как у местных жрецов. Он разительно отличался от полководца в красном плаще, воспоминания о котором еще жили в Александрии. В Египте Цезарь чувствовал себя Александром Македонским — любой из римлян, очутившись на Востоке, невольно призывал тень Александра, — Антоний знал, что его сравнивают с самим Цезарем.

Аппиан не сомневался: «Антоний прибыл в Александрию, чтобы увидеть Клеопатру, и оставался в городе из-за нее». Историк полагал царицу на редкость плохой компанией для римского полководца. Клеопатра «обезоружила Марка Антония, околдовала, заставила позабыть о великих свершениях для пирушек и морских прогулок». На самом деле все было наоборот. Египтянка была готова пожертвовать ради гостя всем, кроме мятежного духа, чувства юмора и государственных интересов. В один прекрасный александрийский полдень на водах Нила или, быть может, озера Мареотис покачивалась рыбацкая лодка. Антоний был в ярости. Он, командовавший целыми армиями, был не в состоянии выловить из щедрой египетской реки ни одной жалкой рыбешки. На глазах у Клеопатры, между прочим. Терпеть поражение в присутствии любовницы было невыносимо. Впрочем, гость быстро нашелся: он тихонько приказал своим слугам нырнуть под воду, хватать рыб и насаживать их на его крючок. Вскоре римлянин стал то и дело вытаскивать на борт добычу, слишком часто и слишком хвастливо; Антоний был экспрессивной личностью и не всегда умел держать себя в руках. Клеопатра легко распознала обман. Какая прелесть! Ее возлюбленный самый ловкий рыбак на свете! И царица пожелала позвать своих друзей, чтобы гость мог продемонстрировать им свое искусство.

Наутро от берега отошла целая флотилия. Улучив момент, Клеопатра шепнула что-то своим слугам. Антоний закинул удочку, с трудом вытащил тяжелую добычу, и все присутствующие разразились оглушительным хохотом: оказалось, что в Ниле водится соленая черноморская сельдь. Клеопатра не преминула воспользоваться ситуацией — спектакль был затеян не зря, — чтобы мягко, но решительно напомнить другу о долге. Вместо того чтобы укорять римлянина, царица воспользовалась беспроигрышным методом, известным любому родителю и наставнику: похвали и поощри.

«Брось рыбу, полководец, и посмотри на нас, — увещевала его Клеопатра в присутствии своей свиты. — Твой улов — города, царства, континенты». Разыгранная словно по нотам сцена могла бы служить прекрасной иллюстрацией словам Плутарха: «Упрек из уст развратницы все равно что укус. Он и дразнит, и волнует, и горячит кровь, и причиняет боль».

По правде сказать, Клеопатра отчитала Антония, будто школьника; между тем каникулы кончались, рано или поздно надо было возвращаться в давно позабытый Рим. Гость встретил в Александрии сорок третий день рождения, отпраздновав его новыми шутками с переодеванием (что сказал бы Октавиан, которого Антоний пренебрежительно именовал мальчишкой? Между прочим, для римлянина трудно было придумать нечто более оскорбительное. В свое время официально Октавиан запретит кому-либо так себя называть). То, чего не удалось Клеопатре, решили послания, пришедшие на исходе зимы. На Востоке было неспокойно: парфяне захватили Сирию и убили только что поставленного Антонием наместника. С запада поступали не менее тревожные вести о безрассудной выходке Фульвии: вместе с деверем она развязала войну против Октавиана с единственной целью: оторвать мужа от египтянки и заставить его вернуться домой, но потерпела поражение и бежала в Грецию.