Товарищ Павлик. Взлет и падение советского мальчика-героя - Катриона Келли

Процесс Бейлиса удивительным образом напоминает обстоятельства морозовского дела. Убийство братьев Морозовых тоже сначала расценивалось местными следователями как заурядное бытовое преступление, но после вмешательства начальства из центра оно приобрело, как и дело Бейлиса, большое политическое значение. Тела мальчиков — Ющинского и Морозовых — нашли чуть в стороне от мест их проживания. В обоих случаях нерасторопность следователей сразу после обнаружения трупов привела к отсутствию улик и предоставила простор для диких предположений. И там и там жертвы преступлений получили многочисленные удары острым предметом, после чего с их телами были проделаны странные действия: на братьев Морозовых высыпали клюкву, перепачкав их ягодным соком, Павлику на голову надели мешок, а Федора «оттащили в левую сторону»[129]; труп Ющинского был, судя по всему, перенесен с места убийства в пещеру, где его обнаружили наполовину раздетым и посаженным в странную позу[130]. Для определения объема потерянной Ющинским крови судья употребил меру, используемую в кулинарных рецептах, — «пять стаканов». В свою очередь, клюквенный сок, которым оказались перепачканы братья Морозовы, есть не что иное, как инверсия того же каннибальского мифа: там евреи пили кровь своих жертв, тут — густая и красная, как кровь, но вполне съедобная субстанция (в русской кухне клюква часто подавалась к мясу).[131] Наконец, оба преступления осуществлены — по интерпретации обвинителей — убийцей или убийцами согласно заранее выработанному плану.

Одна из характерных особенностей двух этих процессов — обвинение подозреваемых в принадлежности к широкой конспиративной сети — свойственна еще одному делу об убийстве. В 1934 году были изнасилованы и убиты две девочки — Настя Разинкина и Оля Шалкина. Находчивая центральная власть, как и в случае с Павликом, сразу объявила это преступление делом рук «шайки бандитов», состоящей из «кулацких элементов». Также было заявлено, что местное руководство не распознало политической подоплеки этого происшествия по причине своей некомпетентности и политической близорукости[132]. Указание на дьявольские происки контрреволюционных банд перекликалось с трактовкой дела Павлика Морозова, однако сходства в технических деталях двух убийств вроде множественных ран или разбросанной клюквы не наблюдалось. По количеству живописных деталей отчеты по делу Морозовых в контексте своего времени уникальны, но больное антисемитское воображение все-таки находило в нем отличительные признаки ритуального убийства: малый возраст жертв, орудие преступления (нож) и оттенок каннибализма.

Морозовское убийство напрямую никогда не называлось ритуальным. Никто не обвинял кулаков в том, что они пили кровь детей или совершали нечестивые ритуальные действия перед тем, как убить своих жертв. Некоторые подробности (надетый на голову Павла мешок, рассыпанные ягоды, перемещенный труп) просочились в пионерскую прессу из официальных записей следствия. Однако молодые журналисты в своих репортажах не повторяли как попугаи протокольную информацию. Они работали творчески, опуская одни подробности и добавляя другие. При этом обращает на себя внимание приверженность корреспондентов к «кровавой», «каннибальской» стороне. Примечательны также некоторые фотографии из зала суда: на одной из них Сергей Морозов специально снят в профиль, чтобы хорошо был виден его крючковатый нос.[133] Кулуканов предстает в газетных статьях хитрым и алчным организатором преступления чужими руками, под стать стереотипному представлению о «сионских мудрецах».

Пропагандисты «Пионерской правды» и «Пионера», конечно, не имели в виду, что убийцы Морозовых были евреями или действовали заодно с евреями. Принципы интернационализма и обличение любых предрассудков, основанных на этнической принадлежности (или «национальности», как это называлось в советской терминологии), оставались священными догматами пионерского движения в конце 1920-х — 1930-х годах. Пионерская пресса отводила больше места освещению международной детской недели — пропагандистскому мероприятию, включавшему в себя праздники солидарности пионеров всего мира, — нежели коллективизации.[134] Она регулярно публиковала новости интернационального движения и обрушивалась на проявления межэтнической неприязни, случавшиеся на улицах и в школьных дворах. Одно из серьезных обвинений, выдвигавшихся в адрес кулаков, — обвинение в антисемитизме[135]. Однако несмотря на все это, антикулацкая пропаганда, изображая врагов советской власти, черпала свои приемы из традиционного репертуара антисемитских измышлений[136].