Избранное - Нора Георгиевна Адамян

и вынула письмо Георгия, то самое, в котором он писал о смерти бабушки Заруи, описывал ее похороны и вскользь упоминал о ее комнате, которая осталась за Артюшей.

Письма Георгия всегда лежали в тумбочке у кровати Нины. Мальчик взял себе это письмо. В том же кармане она нашла тщательно сложенные деньги — трешку, две рублевки и немного серебряной мелочи. В самом уголке кармана лежали две скрученные в трубочку квитанции от заказных писем. Ей не надо было даже смотреть, она знала, кому они адресованы.

Артюша принес воду. Он поставил ведра на пол и подошел к Нине, глядя на ее руки, держащие письмо и деньги.

Нина молча положила перед ним бумажки, серебро, квитанции и сверху письмо. Потом стала собирать белье.

— Нина, — позвал он хрипло, — мы теперь всегда будем здесь жить?

— Тебе плохо здесь? — спросила она.

— Я хочу уехать. Уедем отсюда.

— Я не могу сейчас уехать. Но если тебе так плохо, я отправлю тебя.

— Куда? — осторожно спросил он.

— Домой. Куда же еще?

— Я не могу один.

— Ты хотел уехать один, — сказала Нина, — ты для этого собирал деньги?

— Я хотел для всех, но деньги трудно собираются. Гаянке уже надо настоящий взрослый билет. Уедем, Нина…

От подступающих слез, от едкой жалости было одно испытанное средство — обыденный, спокойный разговор, между делом. Она стала отделять белое от цветного.

— Растапливай печку. Если уж так, для чего же тебе здесь оставаться? Гаянка привыкла, я думала, и ты привыкнешь.

— Здесь очень плохие люди.

Нельзя было спрашивать подробней. О многом она догадывалась.

— Плохие везде есть. Зато здесь у нас много друзей.

— У меня здесь нет друзей.

— Нашлись бы. Но тебе хочется уехать.

— Я не могу без тебя.

Артюша наклонился к печке, чтоб она не видела его лица.

— Я послал ему два письма, а он ничего мне не ответил. Ничего.

— О чем?

— Я хотел, чтоб он приехал за нами, а он не приехал.

— Он был в командировке. А потом я написала, что ты привык. Я ведь не знала. Ты мне так во всем помогал…

— Вообще-то я привык, — сказал Артюша. — И я без тебя не могу. Но когда-нибудь мы уедем?

Нина вылила воду в большой бак — гордость Мардзият.

— Я встретила Аллу Константиновну. Она жаловалась, что ты невнимательный. Она говорит, что ход решения почти всегда правильный, а задачи и примеры не получаются из-за рассеянности.

— Я не люблю алгебру. И вообще математику.

— Ну и поборись с ней, раз не любишь. Я тоже не люблю стирку и одолеваю ее. А ты не борешься, и алгебра тебя побеждает.

— Потому что я думаю о другом.

— Ни одно дело не любит, чтоб думали о другом.

Прибежала Гаяна. Тут же пожелала стирать. Взяла таз, воду, мыло. Заплескала себе живот, отвергла стирку в тазу, полезла в корыто и потребовала себе стиральную доску.

— Пошла отсюда, только мешаешь! Почисть лучше кастрюльки песком.

— Нетушки, мои детушки, — нахально ответила Гаяна. — Я есть хочу.

Пообедали вареной картошкой, жареной колбасой и сырым луком.

— Божья еда, — одобрительно сказала Гаяна. Она слышала, как один турист говорил: «Пища богов».

В свою комнатушку неслышно прошла Мардзият, повозилась там и встала у дверей в длинном сером халатике, похожем на старинную карачаевскую одежду.

— В заповеднике будешь работать?

— А ты уже знаешь? Откуда?

От этого вопроса Мардзият отмахнулась.

— В заповеднике хорошо. Там сотрудникам сено дают.

— Для чего мне сено?

— Продать можно, — рассудительно сказала Мардзият. — На квартиру туда уйдешь?

— Ты хочешь, чтобы я переехала?

— Я не хочу. Сама захочешь. Там квартиры хорошие. Чистые.

В дверь легонько постучали. Не дожидаясь ответа, вошел Вениамин. Он вырос и еще больше истоньшал за то время, что Нина его не видела. В чистеньком школьном костюме, с белым подворотничком, он стоял в комнате, высоко подняв маленькую голову.

— Здравствуйте, Нина Григорьевна.

Не глядя ни на кого вокруг, обратив все внимание на Нину, он проговорил ровненько, заученно:

— Мама велела сказать, как вы теперь в заповеднике будете работать, то полосочку картошки, что вы у Григоренковых купили, чтоб вы нам продали. Потому что в заповеднике сотрудникам хорошую картошку по три копейки за килограмм дают, а мелкую — по две. Мама сейчас вам три рубля посылает, а еще три рубля бабушка в получку отдаст. А ту цену, что вы им дали, вам все равно никто не даст, и еще вы два рядочка подкопали…

Она ничего не успела ответить. К ней бросился Артюша, припадая на больную ногу, теряя равновесие.

— Нина, прогони его! — отчаянно кричал он. — Прогони его, за шиворот, за шиворот… Не давай им ничего, выгони…

Он весь дрожал от ненависти и отчаяния, а Вениамин будто не видел и не слышал Артюшу. Он улыбался. Тоненько, выжидательно улыбался.

Непереносимой была для Нины эта наглая усмешка.

Значит, есть люди, которые могут зло улыбаться и быть при этом счастливыми… А она? А ее дети? Что ждет ее? И что будет с ее детьми? Что уже успели сделать эти люди с ее ласковым, отзывчивым мальчиком?

Надо набраться сил и жить так же, как они. Так же.

— Пошел вон! — крикнула Нина мальчику. — Убирайся вон и не смей сюда ходить!

— Я? — захлебнулся Вениамин, и все его мелкое личико словно помертвело. — Ведь это тогда не я его гнал, честное слово… Я не хотел…

— Вон! — крикнула она еще раз.

Он внезапно рванулся и быстро пошел к выходу. Нина кинулась к двери. Она видела узкую мальчишескую спину, опущенные плечи и втянутую голову. Чтоб усилить в себе чувство гнева и решимости, она снова представила себе его улыбку и вдруг ясно увидела, что не наглым, а искательным и молящим было это жалкое, детское лицо.

И тогда с горьким раскаянием Нина бросилась за уходившим мальчиком, догнала его на узенькой корявой дорожке, хватала за сухие мальчишеские руки, за гнущиеся плечи. А он отворачивал искривленное лицо, прижимал подбородок к груди и прерывающимся голосом повторял: «А ну вас, ну вас», — навсегда отказываясь от ее добра и участия, а может быть, отныне от всякого добра и участия.

Нина вернулась в свой разворошенный дом и легла на кровать. Ей неприятно было и настороженно-спрашивающее лицо Артюши и удивленная гримаска Гаяны.

Долго лежать было нельзя. Остывала вода, а дрова приходилось экономить. Нина встала и начала стирать.

11

В городе, у развилки пустынных рассветных улиц, Ваче замедлил ход и чуть повернулся к Георгию. Георгий мотнул головой — прямо. Прямо — означало в комнату бабушки Заруи, на