Летний ангел - Монс Каллентофт

Образ тут же исчезает, опять появляется хорошо знакомое собственное лицо Малин. Черты, которые она привыкла воспринимать как данность.

Юсефин Давидссон натягивает на себя тонкую белую простыню, не желает смотреть на свои повязки и думать о ранах, но знает, что они там есть, хочет она того или нет.

Ощущает химический запах больничной палаты, боль, о происхождении которой не помнит. Но она понимает, что эти воспоминания, погребенные где-то в глубине души, очень важны.

Она могла уехать домой еще в пятницу, но предпочла остаться на выходные, и ей разрешили. Врач поняла ее, когда она сказала, что ей так нравится покой.

Она смотрела телевизор в холле, читала на сайтах «Корреспондентен» и других газет про убитую девушку, которую нашли возле пляжа в Стюрефорсе.

«Надо все же разобраться с моей памятью», — думает Юсефин Давидссон. За окном бледнеет предвечернее небо, голубое и пустое, как память. Но воспоминания где-то хранятся — они проходили по биологии, что память сродни электрическому прибору, который можно включить, и что человек при определенных обстоятельствах способен вспомнить все, произошедшее с ним в течение жизни.

Но хочу ли я вспоминать?

Боюсь ли я, что он — или она, или они — появятся снова?

Нет. Меня давно бы уже не было на свете, если бы они этого желали.

Больничная подушка мягкая, такая мягкая, и Юсефин закрывает глаза, засыпает, хотя палата залита ярким светом.

— Без проблем. Я немедленно выпишу ордер на обыск.

Голос Турбена Эклунда столь же нейтрален, как и его кабинет в здании суда первой инстанции на площади Стураторгет, а его узкое серое лицо украшено необъяснимым двойным подбородком.

— Как продвигается расследование? — интересуется он.

— Потихоньку, — отвечает Малин.

— Летом у нас исключительно мало народу, — продолжает Турбен Эклунд. — Поэтому пусть ответственность за предварительное расследование пока остается в руках вашего начальства.

— Нам это подходит, — кивает Зак.

«Юрист, — думает Малин. — Что за профессия? Почему кому-то вообще приходит в голову ее выбрать? Турбен Эклунд — мой ровесник, а выглядит как старый дядька».

Часы с черным циферблатом на некрашеной кирпичной стене, белые стрелки показывают 17.25.

И вдруг Малин пронзает одна мысль.

«В глазах молодых девушек я тоже тетка. А после сорока уже и до могилы рукой подать, не так ли?»

Позади них едет черно-белая полицейская машина.

Вечер медленно опускается над дорогой, и лес приобретает свой утраченный зеленый цвет, фальшивый оттенок — как незаточенный нож.

Они с Заком — впереди на «вольво», трое полицейских в форме едут во второй машине. Двое из них только что закончили обучение — парни с могучими мускулами, источающие уверенность, что они в состоянии покончить со всяким дерьмом в обществе. Малин не понимает, как парни такого типа просачиваются через приемную комиссию — наверное, они знают все правильные ответы. Она сама видела в Интернете сайты для желающих поступить в полицейскую академию: «Вот что они хотят от тебя услышать». Естественно, ответы такие, какие нужно, и если ты в состоянии неплохо сыграть свою роль, все проходит гладко.

Третий полицейский — старый верный Петтерссон, работающий на полставки из-за проблем со спиной. Иногда Малин замечает, как он мучается, как растопыривает пальцы, пытаясь отвести в них боль, чтобы хоть как-то ее вытерпеть.

Имен двух качков она не помнит, да и не собирается запоминать — кто знает, надолго ли они задержатся? Такие обычно стремятся в Стокгольм, Гётеборг или Мальмё — вот там настоящая жизнь.

Усадьба просвечивает сквозь деревья.

Подозревает ли хозяйка, что мы вернемся?

Замела следы?

Сбежала?

— Я и Форс стучим в дверь, вы выходите и ждете у машины, — диктует Зак остальным по рации. — Понятно?

Тишина. Собачьего лая не слышно.

Где же собаки?

— Да, — раздается затем ответ Петтерссона.

— Отлично, — говорит Зак и останавливает машину возле дома.

Они выходят.

Странная тишина.

Они идут к крыльцу.

Малин держит ордер на обыск.

Она сбежала в леса?

Что там, внутри?

Тайная комната?

Малин оглядывается через плечо.

Позади в ожидании, в боевой готовности стоят Петтерссон и два качка в закрытой синей униформе. Зной по-прежнему давит, но солнце скрылось за пристройками, так что жара переносима.

— Комната пыток, — шепчет Зак. — А вдруг у нее там настоящая комната пыток?

Малин стучит кулаком по белой деревянной двери.

Никто не открывает.

А вдруг изнутри кто-то наводит на них оружейный ствол?

Может быть. Все может случиться. Эта мысль стремительно проносится в голове у Малин: вспоминаются случаи с американскими полицейскими, которые приезжали на заброшенные фермы и получали пулю в голову, происшествие с коллегой, застреленным в Нючёпинге каким-то психом. Малин знала этого полицейского, он учился на год позже ее в академии, но близко они не общались.

Она еще раз стучит в дверь.

Снова тишина.

Лишь шуршание леса, живых деревьев вокруг.

— Наверное, сбежала, — говорит Зак. — Или затаилась внутри.

— Мы вышибем дверь, — говорит Малин.

— Ты сначала проверь, заперта ли она, — усмехается Зак.

Малин медленно подносит руку к дверной ручке, поворачивает ее вниз — и дверь открывается, словно кто-то специально оставил ее незапертой. Словно кто-то хотел, чтобы они вошли.

В холле тряпичные коврики, деревянная скамья на недавно оциклеванном дубовом полу.

«Все такое чистое, ухоженное», — думает Малин.

В доме тихо.

Она заходит в холл. Зак позади нее, она ощущает его горячее дыхание и знает, что он делает прочим знак рассредоточиться вокруг дома, а одному остаться охранять дверь, быть готовыми ворваться внутрь, если что-нибудь случится.

Кухня.

Любовно отремонтированная — видимо, оставшаяся с сороковых годов, кафель в цветочек, опять тряпичные коврики. Вечерний свет красиво падает тонкими лучами через кружевную штору на окне. Кофейник включен на плите, кофе готов, в духовке что-то печется, запах свежих булочек окутывает кухню. Малин видит на столе противень, накрытый полотенцем, — под его изгибами явно скрываются ароматные пшеничные хлебцы.

— Что за чертовщина? — восклицает Зак.