Мужчина и Женщина - Юрий Андреев

Понимаю, что женьшень, возможно, окажется в вашей районнойаптеке на положении препаратов из мускуса, оленьего рога или лососевой икры, тоесть не всегда будет в наличии. Но тут как раз можно не огорчаться, потому чтоу нас в стране к счастью, прописано и произрастает много его родных братцев:золотой корень, элеутерококк, китайский лимонник. Я бы настаивала их так:восемьдесят грамм корня на поллитра водки. Уже через две недели можно приниматьнастойку капель по десять-пятнадцать в чай раза два-три в день, но тоже лишь вхолодное время года и тоже не более, чем по сорок дней подряд, а затем не менеесорока дней перерыва до возобновления приема. И мужичок твой станет пободрее —что днем на работе, что ночью в постели, и ты расцветешь, как летом маков цвет.

Однако имеется набор «афродизиаков» еще более доступных, чемзолотой корень (слово происходит от Афродиты, богини любви, по-римски —Венеры). На первое место во всех странах ставят корень сельдерея в любом виде —в сыром или варенном или настоенном, и даже зеленушка его, накрошенная в еду,повышает мужское вожделение. Добрая слава из древности идет и о красном луке,особенно если поджарить его вместе с желтками куриных яиц. От Овидия досегодняшних дней лук с яичницей пользуется прочной репутацией верногостимулятора мужской активности.

Морковь, петрушка, укроп, грибы — зонтики и веселка, щи изкрапивы, тыквенные семечки, лепешки из проросших семян пшеницы или ржи — всеэто наше Родное, исконное, подножное. Ежевика, калина, рябина — тоже добрыетвои пособники в борьбе за энергичного мужа. Хлопотно все это собирать иготовить? Конечно, нет слов. Но когда видишь, какой чудесный эффект твоихлопоты даруют любимому человеку, то труд этот — только в радость. Да, я знаю,что в некоторых случаях врачи подбирают эректоры и эффект от них хорош. Нопопробуем сначала справиться своими силами.

А теперь расскажу я о таком приеме повышения и сохранениямужской активности, которого не знают записные сексологи, а жаль! Действия этиможет осуществлять и он сам, но, честное слово, ему будет приятно твоеассистирование или даже ведущая роль.

Что требуется? Ванна, в которую он вступает нагой, и душ нагибком шланге. Включаешь воду столь горячую, сколько он может терпеть, и паришьею его яички, осторожно придерживая их рукой, и в течение двух-трех минутдоводишь их буквально до темно-красного цвета (осторожно, конечно: в данномслучае крутые, как говорится, яйца тебе ни к чему!) Затем переключаешь воду намаксимально холодную и тоже, по возможности, не менее двух минут яички егозаледеневаешь. Когда терпение его кончается, берешь грубое махровое полотенце инасухо — бережно и крепко — всю его аппаратуру растираешь: до полного тепла идаже жара. Это еще не все: берешь ватку смоченную эвкалиптовым или пихтовыммаслом, отжимаешь ее и слегка- слегка натираешь ею яички. И так — несколько разв неделю или хотя бы три- четыре раза в месяц. Вот уж тогда потенция егопостоянно будет чуду подобна, вот уж тогда, жена, ты вволю насладишься инагордишься созданием рук своих! И тогда поймешь ты смысл анекдота еще моихвремен, который ведет свое начало из подлинного эпизода времен первой мировойвойны. Слушай: одна баронесса с благотворительной целью посетила госпитальраненых офицеров. Переходя из палаты в палату, она осведомлялась, кто кударанен, выражала соболезнование и оставляла несчастному крестик или иконку.Подойдя к одному офицеру, который лежал отвернувшись к стене, она спросила унего, куда он ранен, но он промолчал. Чтобы не возникла заминка, сопровождающийврач шепнул ей на ушко, в какое именно неловкое место ужалила вражеская пулядоблестного воина. «Боже мой! — сильно взволнованная, вскричалабаронесса. — Но я надеюсь, кость цела?» И тогда дотоле безмолвный офицеробернулся к ней и воскликнул: «Браво, барон!..»

Так пожелаю и тебе, подруга, до зрелых лет прожить сискренним убеждением в существовании у твоего мужа кости там, где обычная,тривиальная анатомия ее наличие отрицает. Дерзай! В твоих руках и его радость.(Надеюсь, Автор, мои анекдоты не сбили твоего темпоритма?!)

А что касается постельной и прочей техники любовной ласки,то пособий здесь — миллион, от древности до наших дней, не ленись, осваивай! Нотолько помни: почти ничего эта механическая технология не стоит, если не будешьты в свой интим душу человеческую, увлеченную, женскую, огненную вдыхать!

Глава без эпиграфов

Егор не мог хранить у себя дома эти письма. И уничтожить ихтоже было невозможно — все равно, что предать мучительной смерти живое,доверившееся тебе существо. Такое зверство опустошило бы душу убийцы. Оно непрошло бы безнаказанным и для нас, потому что мы, люди, показали бы Мирозданию(или Богу, или Высшему Разуму, или Абсолюту, или Вселенной, или Космосу), чтомы — недочеловеки, с которыми и общаться-то следует, как с нелюдью. Егор отдалэти письма мне. Их очень много — толстый пакет листиков, исписанных мелкимибуквами. Почти навыборку я отчеркнул в них отдельные абзацы, чтобы тольконамекнуть, показать, через какие немыслимые испытания довелось пройтипрототипам этого повествования, какие испытания сплошь да рядом выпадают надолю едва ли не каждого из нас.

Итак, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Зачем бедной девушке с виноградников мудрость, если оналюбит Соломона? И зачем Соломону его мудрость, если она любит его?

Я тебя люблю. Я думаю, что это — моя «охранная грамота». Вэтом году перечитала раннего Маяковского. у него есть: любовь — это сердцевсего, без нее — прекращается жизнь (примерно). Я тебя — люблю. И потому живу.Так было, так есть. Пока живу — люблю. И в этом — все: смысл жизни моей, исолнце мое. Я люблю. И религиозно веруя, под бой новогодних курантов будушептать свою молитву — во имя твое. И думать — о тебе. И желать счастья сначала— тебе. Потом — родителям. Я тебя люблю, и все лучшее — пусть будет тебе.

Я люблю тебя, Егор! Я люблю тебя! Невозможное, дурацкое,мучительное, счастливое существование. Все, что делаю, все, с кем общаюсь — всеи все где- то в стороне, потому что есть ты, и я люблю тебя. И радуюсь каждомуновому листочку, каждому штриху так стремительно наступающего лета, такой… нескучной, всегда неповторимой — погоде. И — такое равнодушие к себе, к своейжизни вообще. И всегдашняя тяжесть от этой «понарошной», ненастоящей жизни, отощущения ее временности, непрочности, ненужности: я же тебя люблю! И — никогда— не посмотреть себе самой в глаза — честно, не признаться в том, что — знаю,понимаю все про себя и про тебя: потому что — люблю тебя! И — вопреки этому,радость: да есть же ты у меня, и так тебя — много!

Когда думаю о тебе, говорю с тобой, у меня прежде всеговыговаривается это: родной мой. Говорю-то — без тебя — уверенно, а пишу иробко, и побаиваясь тебя… ну, не рассердить, не вызвать твой протест, что ли.

Знаешь, а я все время себя ловлю на чувстве боязни. Может,это все не от того, что ты очень уж меня запугал (я люблю тебя, тебя люблю,Егор!), а от моего трезвого взгляда на себя и на свои (мои) поступки: вечноменя не туда занесет, извечно я-то за собой вину ощущаю. — Наверное, этоисконно русская черта, отлитая в: «На Д воре шапка горит», «Чует кошка, чьемясо съела» и т. д.