Русская комедия - Владислав Князев

Колдыбанский супер встрепенулся, будто ему подвели арабского скакуна.

— Через несколько минут на Волге начнется ледоход, — объявил наш неутомимый затейник. — Такой грандиозный и страшный, какого никогда не видели наши прадеды и деды. Более того, никогда бы не осмелились выйти в такой ледоход на Волгу. Но моих верных соратников не устрашить ничем. Им нет равных во все времена!

Лихо выдал. Теперь помолчи, пожалуйста.

— Сотоварищи по подвигу! — призвали флагманские стулья. — Простимся перед смертью.

Сначала обнимали на прощание предводителя. По-военному сдержанно сделал это Самосудов. Лишь погоны стали на попа. Молекулов, понятно, от чрезмерного усилия надорвался и согнулся, как двойка в дневнике Добронравова. Безмочалкин не смог усмирить свой аллергический синдром и начихал на плащ-палатку вожака. Профанов, напротив, никак не пострадал и даже умудрился наступить на болотные сапоги Самарыча, чтобы они не квакали, как взвод лягушек на болоте. Так же трогательно простились с главкомом остальные удальцы. Потом обнимали друг друга…

А что гидра? Гидра смотрит и усмехается. Дескать, ах как забавно. То есть не верит, что мы герои-удальцы. Признаться, мы и сами пока еще не очень верим себе на слово, но… У нас ведь за пазухой удивительный фирменный секрет. Краснощеков о нем не догадывается. Ну а ты, читатель, уже знаешь, что как только в руках удальцов окажутся полные стаканы, то самоё бездонное Каспийское море нам по колено.

— На ледоход! — раздались нетерпеливые голоса. — Умрем как один подо льдами!

И как один дружно двинулись…

Да, конечно, мы дружно двинулись не на ледоход, а совсем в другую сторону. К барной стойке. Полотенце уже парило над стаканами, а стаканы уже были под парами, то есть полны «Волжской особой».

— Юрий Цезаревич. Извините, что при жизни…

— И слышать не хочу, — замахал руками бармен-джентльмен. — Знаю, за вас расплатятся ваши дети. Не дети — так внуки. Не внуки — так правнуки. Как пить дать!

Дать. Пить. Наконец-то. Крепкие руки удальцов держат стаканы и…

Дракоша все еще щерится. Но теперь наша игра. Сейчас ты, ехидна, узнаешь, что твой балаган против нашего — пшик. Бзик. Фук.

Учись, читатель, пока мы живы. Мы выдержали паузу. Гоголевскую тире «Ревизорскую», во время которой вперили гипнотизирующий взгляд в своего противника.

— Просим, — хлебосольно пригласили его к стакану боцманы. — Вы, по научным стандартам, наверняка, первый. Стопроцентный проЗЛИ!

Неожиданный вираж, не правда ли? Тщеславный м. н. н. с. легко заглотнул наживку. Он сразу надулся, как академик московского НИИ, и важно прошествовал к барной стойке. Вот он по-столичному, двумя пальчиками берет стакан и… Попался, дракоша! Теперь он уже ни за что не выпустит его из рук… Нет, не так. Теперь наш удивительный прадедовский стакан ни за что не выпустит из своей ловушки Краснощекова. Пока тот не поймет: что к чему, зачем и как истинно, то есть по-колдыбански.

Тщеславный м. н. н. с., разумеется, этого не ведает. И потому снисходительно обращается к Луке Самарычу:

— А вы? Почему не присоединяетесь к нам?

— Здесь и сейчас мы ему — уже не компания, — возразили наши асы.

Твой ход, атаман! Загни такое, чтобы дракон гусиной кожей покрылся.

— Здесь и сейчас пьют только смертники, — сухо и веско сказал голосом главпалача наш главком. Отлично! Сейчас подольем масла в огонь.

— Как говорится, для храбрости, — плеснул ковшик керосина Самосудов.

— Потому как все-таки в первый раз, — добавил солярочки Безмочалкин. — И в последний.

— Как говорится, на посошок перед дальней дорогой, — не поскупился и Молекулов.

— В мир иной, — добавил Профанов.

Неплохо, да? И тут у носителя царской меховой шапки наконец начали сдавать нервы. Он вздрогнул. Как любимец школы № 1 уличный пес-волкодав Шарик, когда завидит издали лучшего второгодника Приволжского микрорайона Антошу Добронравова.

— В мир иной… на посошок перед смертью, — растерянно забормотал он. — Да, да, это все очень самобытно. Но… извините… не пойму… при чем тут я?

Мы снисходительно улыбнулись и промолчали. Сейчас тебе, непонимайка, ответит наш пропагандист Особой Колдыбанской Истины. И наш был на арабском скакуне. В смысле на своем любимом коньке.

— Ах, как ослепил вас бескрылый дух безвременья! — сокрушенно упрекнул он Краснощекова. — Вы погрязли в болоте безыдейщины и потому не можете понять, какая вам сейчас выпала удача.

— Мои благородные и бескорыстные соратники хотят помочь вашей науке решить раз и навсегда извечную проблему: что такое истинное равенство. Для этого они берут вас с собой на ледоход. Там уже не место спорам о том, кто больший, кто меньший, кто первый, кто последний. Вы все погибнете в страшной борьбе с ледовой стихией, и мир ахнет, узнав подробности этого события. Но…

— Главное, что всем павшим без исключения будут возданы равные почести, — возликовал вдохновитель и организатор повального ледового мора. — Вот оно, истинное равенство! Оно достижимо только на ниве геройской были!

Отличный поворот мысли, но, кажется, упущен фактор личной заинтересованности. Сейчас дополним:

— Хотим подчеркнуть, что проект максимально ориентирован на ваши интересы, — лучезарно улыбаясь, заверили мы Краснощекова. — Вам будет организована самая лютая смерть. Вы встретите ее с несчастным видом, с тяжкой мукой на лице.

— Согласитесь, это очень дальновидно. Ведь сейчас, в безвременье, такой тип личности, как мученик науки, почти не встречается. И тут вы! Весь научный мир ахнет с восторгом и ликованием: «Ура! Наша честь восстановлена!» Это автоматически означает, что вам гарантирован громкий успех.

— Вы мечтали быть хоть каким-нибудь сотрудником хоть какого-нибудь московского НИИ. Теперь вас назначат сразу старшим сотрудником. Или даже доцентом. А может, и профессором. Впрочем, скорее всего академиком. И не каким-то нештатным. И не обычным штатным. Куда хлеще: почетным! Считайте, что буквально через минуту вы — почетный академик.

— Правда… посмертно. И только посмертно. Но это элементарная истина: при жизни от столицы ничего хорошего не дождешься. Как говорится, ни в жисть! В жизни нашей все хорошее — только столице.

Без пяти минут счастливчик по-московски выглядел как баран на показательной стрижке, которого чемпион-стригаль обрил одним махом и торжественно выставил голым на всеобщее обозрение.

— Не хочу на ледоход! — в отчаянии вскричал он. — У меня уважительная причина. Самая уважительная. Я… я… я… трус!

Ха. Забавный поворот. Но трусом нас не испугаешь.

— Как вам везет! — с нескрываемой завистью махнул багром наш суперзлатоуст в сторону счастливчика. — Быть трусом и… пасть смертью храбрых. Осознайте же, любимец фортуны: никогда и нигде не было такого удивительного труса!