Петр Фоменко. Энергия заблуждения - Наталия Колесова

Вы играете не только на сцене «Мастерской». Ваш спектакль «Июль» в постановке И. Вырыпаева идете театре «Практика». Вы успешно снимаетесь в кино. Как Петр Наумович относился к вашим опытам вне стен театра?

О своих планах вне «Мастерской» я всегда сообщала заранее. Он читал пьесу «Июль» и назвал ее «патологией, доведенной до поэзии». Знал, что я поеду на съемки фильма «Эйфория», где мы в очень жестких условиях нехватки денег за тридцать дней сняли весь фильм. Оставался один день до сбора труппы в театре, и Петр Наумович меня не отпустил, сказал, если не приеду – то все! Мы снимали день и ночь последнюю сцену, я прямо с самолета явилась с рюкзаком на сбор труппы!

Рассказывая о Петре Наумовиче, я стою перед дилеммой: он такой дорогой мне человек, что все воспоминания о нем я ощущаю, как очень интимные. И поэтому не знаю, прилично ли говорить об этом вслух. Петр Наумович тогда сказал: «Ты когда приехала со съемок „Эйфории“, я все сразу понял». Что он понял? Видимо, что в моей жизни в тот момент «понеслось»… Приписывал мне страсти. Иногда провоцировал, обманывал. Хотя, мне кажется, я всегда отличала, когда Петр Наумович «играл», а когда был искренен. Знаю двух человек, рядом с которыми с него все «слетало», – это Евгений Колобов и Алла Александровна Андреева.

Мне кажется, Петр Наумович очень остро переживал потерю этих невероятно близких ему людей.

Он очень страдал, когда их не стало, и, насколько я наблюдала их общение, никогда ничего не «изображал» с ними. Такое редко бывает. Алла Андреева– женщина, находящаяся на какой-то предельной степени подлинности. Ее книга «Плаванье к Небесному Кремлю» меня потрясла – в ней нет ни секунды фальши. С Аллой Александровной связана страшная история. Она часто слушала «Деревню» – была ведь совершенно слепая и воспринимала спектакль на слух. Мне передавали, что она хочет со мной поговорить, но я не собралась. Когда родила Петю, она нарисовала мне иконку, а я не успела забрать. И вдруг мне сообщили, что она сгорела в собственной квартире, а иконка сохранилась. И мне ее отдали. Чувствуя стыд, что я не нашла времени, чтобы сблизиться с этой женщиной, я прочла ее книгу, и с тех пор очень каюсь, что пропустила такую возможность в жизни. Есть люди, с которыми, независимо оттого, живы они или нет, внутренне все время разговариваешь. Алла Андреева из таких людей.

Как часто вы вспоминаете Петра Наумовича?

Ненавижу, когда рассказывают сны. Но мне приснился, по-моему, интересный сон про Петра Наумовича. Огромный дом, как модель мира. И я хожу по нему как на экскурсии. На нижних этажах – какой-то Босх или Брейгель, страшные люди, месиво греха и порока, комната, в которой Дева Мария продала своего ребенка. А на самом верхнем этаже – умершие люди: тишина, красота, покой, и все сидят за партами, и среди них – Петр Наумович. Я думаю, мне так приснилось потому, что Петр Наумович внутри меня занимает «этаж», где хранится самое дорогое и важное для меня.

Жизнь театра после ухода Петра Наумовича перевернулась. А ваша жизнь в театре?

После произошедшего у меня осталось два ощущения: все люди стали очень обыкновенными. А с Петром Наумовичем все были необыкновенными. Он всех собою «насыщал». Второе – с ним ты был под защитой. У меня была своя территория, и я знала, что могу совершать ошибки, спорить, идти своим путем, это возможно. А теперь нет такого ощущения, и я, конечно, растерянна.

…Когда я узнала, что умер Петр Наумович, кроме страшного чувства потери, я в одну секунду остро почувствовала, что у меня прервался напряженнейший диалог, который я всю сознательную жизнь в театре вела с ним. Диалог страстный, яростный, холодный, ненавистный, нежнейший, – с большой амплитудой чувств. Кроме важности для меня его мнения о моих работах в «Июле», в «Пяти вечерах», в кино, я всегда находилась с ним в диалоге. И теперь уже никогда не будет такого человека– так странно.

А потом я пришла к мысли, что он, конечно, есть и продолжается, так я ощущаю. И все, что я дальше хочу делать, я буду делать в диалоге с Петром Наумовичем. Это, конечно, диалог совсем другого качества, ведь Петр Наумович умел прекрасно формулировать, и мне было важно – поймет ли он, что я хочу сказать. Важно было, чтобы именно он понял…

Долгожданное открытие нового здания театра «Мастерская Петра Фоменко» на набережной Москвы-реки и премьера «Бесприданницы» Островского стали самыми заметными событиями театральной жизни сезона 2007–2008 года. Освоение нового зала, наполнение теплым дыханием этого элегантного и нарядного пространства происходит одновременно с одушевлением героев драмы Островского. И то, и другое – дело трудное, мучительное и рискованное. Требует времени и сил.

Петр Фоменко начисто лишает «Бесприданницу» пафоса, волей-неволей прорывающегося в драме Островского, и принципиально отказывается от «цыганщины», с которой она ассоциируется. Новая «Бесприданница» резко уходит из русла традиции, в которой принято воспринимать пьесу. Не забудем, что поколения зрителей находятся под магией черно-белого фильма Протазанова со страстной Ниной Алисовой в роли Ларисы и Анатолием Кторовым – неотразимым Паратовым и помнят, как летит шляпка с обрыва под музыку Пятой симфонии Чайковского. А другие буквально отравлены «мохнатым шмелем» «Жестокого романса» Эльдара Рязанова.

Петр Наумович Фоменко, режиссер с особым музыкальным слухом и неизменной чуткостью к тексту, вычленяет из драмы Островского конфликт между страстью и пошлостью, между цинизмом и достоинством. Не сокращено практически ни одного слова Островского, и в этой старомодной бережности я вижу особую ценность, которая тем дороже, чем больше на столичной сцене опытов, подобных, к примеру, «Горю от ума» в «Современнике». Может быть, некоторые сцены, в особенности интродукция-диалог Кнурова и Вожеватого, от многословности слегка буксуют, но это вопрос времени: актеры, находясь на верном пути, найдут баланс.

В этом спектакле очень много неожиданного: иные акценты, озадачивающие, но всегда интригующие образы, сочетание погруженности в быт и одновременной приподнятости над ним, изящная трагическая ирония, неизменно сбивающая пафос всех патетических сцен, тонкий и порой безжалостный юмор, своя музыкальная среда, сплетенная из цыганских и русских песен, романсов из репертуара Вари Паниной. Странные цыганки – как стая черных ворон, словно парки или макбетовские ведьмы, зловещие, как прорицательницы судьбы, – становятся постоянным компонентом действия. Они черным пунктиром проходят сквозь спектакль, завершая сцены, оттеняя их фатальность и драматизм. Дальше всего они от шумного цыганского табора, ближе всего – к тягостной истоме «Живого трупа» Толстого. Во главе с Мананой Менабде, обладательницей трагического контральто, они рассыпаются по сцене со словами песни-заклинания: «Спать, спать, спать…» Певица принесла в спектакль свой романс на стихи Мандельштама «Сегодня ночью, не солгу», с которого начинается в спектакле поворот от мелодрамы к истории разрушительной страсти.

Визуально спектакль очень выразителен: благодаря мастерству художника Владимира Максимова мы видим на фоне панорамы старинного волжского города объемную и легкую конструкцию – то набережную с кофейней, то дом Огудаловых, то квартиру Карандышева. А когда силуэты героев просвечивают сквозь занавес, это похоже на графику художников Серебряного века.