Штрихи и встречи - Илья Борисович Березарк

Впоследствии, через много лет, я видел выставки, посвященные французской революции, в Историческом музее в Москве и в Эрмитаже.

Трудно, конечно, судить достаточно ответственно, но мне кажется, что коллекция Дорошевича могла бы поспорить с ними (даже если считать, что кровь Марата — выдумка).

Я спрашивал об этой коллекции музейных работников. Они что-то смутно слышали о ней, но толком ничего не знали. Один даже спросил меня, не миф ли эта коллекция.

— Нет, не миф, — сказал я. — Я видел ее собственными глазами.

После окончания гражданской войны Дорошевич приехал в Петроград и скоро сошел с ума (вообразил себя балериной). Может быть, он был уже болен, когда мы встретились с ним. Поведение его было причудливым и странным — и в гостинице, и во время лекции.

Один из моих знакомых хорошо знал вдову Дорошевича. Она ему рассказала, что, когда он уезжал из Петрограда на юг, она просила оставить коллекцию. Но он очень обиделся. Приобрел большие чемоданы, тщательно и долго упаковывал свои коллекции. Вернулся он в Петроград вообще без всяких вещей. На вопрос, где его коллекция, ответить не мог. Некоторые музейные работники пытались разыскать эту коллекцию на юге, но ничего не добились.

Не было найдено и никаких отдельных материалов из коллекций Дорошевича. Может быть, еще найдутся?

РАЙСКИЙ УГОЛОК

Первые сведения об этом необычайном месте привезла декадентская девица Фрима, непременная участница всех литературных и поэтических собраний в Ростове.

— Вообразите себе: крымские скалы, замечательно красиво, совсем не похоже на Ялту или Алупку, зелени почти нет, прохладно, горы необычайной красоты. Здесь республика художников и поэтов, жизнь на лоне природы. Творчество и вдохновение.

На законный вопрос о том, чем питаются эти творцы, ответа не последовало. Должно быть, «акридами и диким медом».

Более пространные и точные сведения сообщила семья провизора Денвица, одно время жившая в Феодосии.

Это болгарская деревня, со странным названием Коктебель. Очень красивая природа, действительно немного фантастическая, не похожая на Южный берег Крыма. Рассказывали, что знаменитый путешественник, видный профессор-окулист фон Юнг всю жизнь искал места, где бы ему жить в старости, и, когда он подъехал верхом к коктебельскому заливу, он сказал:

— Вот здесь!

А затем неподалеку поселился его друг, известный поэт Максимилиан Волошин. К Волошину приезжали поэты и художники. Так началась здесь жизнь, не похожая на жизнь обыкновенных людей, почти фантастическая жизнь на фоне необычайной природы.

Эти рассказы попадали на благоприятную почву в Ростове. Шло начало лета 1918 года. Город уже дважды становился районом боевых действий, а теперь, как и тогдашняя Украина, был занят войсками Вильгельма Второго. Сколько-нибудь честные интеллигенты не желали жить под охраной немецких штыков. Ходили слухи, что в республике поэтов и художников немцев нет. Тихо там, спокойно — ни приказов, ни реквизиций, ни выстрелов.

Из уст в уста шла молва об этом чудодейственном уголке, об этой анархической республике поэтов и художников. Я думал — поговорят, поговорят и забудут. Нет, кое-кто уже пустился в путь. Приходили письма:

«Живем здесь тихо, спокойно, доехали в общем благополучно, правда немного нас ограбили, когда проезжали «махновские владения», но тут уж ничего не поделаешь — это неизбежно».

Немного фантастически настроенный зубной врач Филя (так его называл весь город) тоже поехал в Коктебель и писал оттуда:

«Живем замечательно, как Робинзоны!»

Я ехать в Коктебель не собирался, но студентов начали мобилизовывать в белогвардейскую донскую армию Краснова, а это меня никак не устраивало.

В эти дни я встретил студента Богомолова. Это был очень веселый и оборотистый малый. Он не только учился, но и работал в канцелярии университета. Пользовался особым доверием ректора.

— Наш ректор, — сказал он, — взял год назад телескоп в Симеизской обсерватории. Клятвенно заверил, что вернет через год. Конечно, он тогда не предполагал, что начнется гражданская война. Сейчас он посылает меня в Крым отвезти телескоп. Могу взять вас с собой. Отвезем телескоп и махнем в Коктебель.

Университет обосновался в Ростове только летом пятнадцатого года. Это был эвакуированный Варшавский русский университет. Прибыл он налегке, без библиотеки, без лабораторий. Это был нищий университет, живущий благотворительностью. Помню, в коридорах Московского университета лежали книги и какие-то приборы, предназначенные к отправке в Ростов. Это было еще в 1916 году.

Как мы путешествовали, рассказывать не буду. Об этом можно написать приключенческую повесть. В Симферополе я расстался с моим приятелем и добирался в Феодосию один. На феодосийском вокзале не было ни экипажей, ни подвод с лошадьми. Только небольшие брички, запряженные ослами. Оказалось, немцы реквизировали у населения лошадей, ослами они не интересовались.

Ехали мы на ослах довольно долго. Наконец открылся коктебельский залив. И тут на дороге мы увидели двух негров, большого и маленького. Не странно ли? Они приветливо жестикулировали и, как показалось, называли меня по имени. Скоро я понял, что это загорелые дочерна ростовский зубной врач Филя и его сын.

Природа Коктебеля действительно необычайная, почти фантастическая, она описывалась не раз. Не буду повторяться. Тем более что после приезда я не разглядел как следует коктебельских красот. Я заболел. Врач, приехавший из Феодосии, нашел брюшной тиф, правда в слабой форме. И вот в комнате скромного студента появился сам коктебельский патриарх М. Волошин в сопровождении режиссера Н. Евреинова и какого-то странного человека с бородкой и большими усами. Волошин прочел мне нотацию. Оказывается, я первый серьезный больной в Коктебеле.

— Здесь не полагается болеть. Впрочем, ничего, Николай Владимирович (так звали человека с бородкой) вылечит вас в два счета — мистическим лечением, пассами.

Затем Волошин и Евреинов ушли, а Николай Владимирович стал меня, несчастного, мучить. Никакого облегчения я не чувствовал, только устал. Избавиться от него удалось не без труда.

А через несколько дней, когда я уже поправлялся, появился новый коктебельский Айболит. Я сидел в кресле на балконе, и вдруг через забор перескочил какой-то первобытный человек в шкуре с палицей. Я даже слегка испугался, но он представился очень вежливо:

— Где больной? Я врач.

Это был знаменитый впоследствии доктор Фридлянд, не только врач, но и писатель, впрочем особого, как пишут в цирковых афишах, «оригинального жанра». Автор нашумевшей в свое время книги «За закрытой дверью».

Лечил он меня успешно, я постепенно стал выходить, приобщился к тогдашней коктебельской жизни. Странная это была жизнь. Большинство жителей гордо именовали себя «обормотами», делали то, что, согласно тогдашним обычаям и приличиям, делать никак не полагалось. Всякие попытки следовать приличиям воспринимались как оскорбление коктебельских нравов, как покушение на коктебельские свободы. Так, досталось