Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

— А тебя как зовут?

— Минна фон Хассель.

У нее был большой опыт в том, что касалось умалишенных и их непредсказуемого поведения. Между прочим, и она сама половину времени была или вдупель пьяна, или под наркотой. Несмотря на это, тесное общение с очень нетрезвым человеком всегда вызывало у нее чувство неловкости.

— А чем занимаешься по жизни?

— Я руковожу клиникой для душевнобольных.

Она ответила со всей серьезностью. Сталкиваясь с пьянчужками, она испытывала глухой стыд за них, за себя, за человечество. Это спонтанное пренебрежение всеми условностями не имело ничего общего ни со свободой, ни с победой, а походило на вываливание внутренностей, на выплеск сточных вод.

— Как вы их убиваете?

— Простите?

— Своих пациентов, как вы их убиваете?

Минна побелела.

— Катись отсюда, — повторила Рут.

— Газ или радиация?

— Я же велела тебе убираться!

Пинком Рут вытолкнула художницу из алькова. Минне стало плохо: значит, планы по уничтожению — уже достояние общественности. Визит Менгерхаузена был не предвестником событий, а подтверждением.

— Сначала безумцы, — ухмыльнулась художница, закрыв занавесь. — Потом художники!

— Забудь про эту дуру, — бросила Рут. — Она не злая, только пить не умеет.

Минна кивнула и сделала еще глоток. У нее возникло ощущение, что она проглотила фосфоресцирующую жидкость. Не время давать волю собственным печалям, и, кстати, она не для того сюда приехала.

— Ну так что, — с усилием повторила она, — зачем ты меня вызвала среди ночи?

— Мне нужно было поговорить.

— О чем?

Рут замялась. Она посмотрела в свою рюмку, словно желая почерпнуть там решимость. У нее было круглое лицо, раньше создававшее видимость вечной молодости. Однако теперь яблоко пожухло, а кожа пожелтела, как мозговая кость.

— Я сделала глупость.

— Какого рода?

— Снова встретилась с тем, с кем не должна была больше встречаться.

Минна попыталась пошутить:

— О-хо-хо, новая берлинская любовь?

— Нет. Не о том речь. Совсем не о том.

— А о чем тогда?

Рут повела плечами, словно встряхиваясь под дождем.

— На самом деле я не могу об этом говорить.

— Почему?

— Слишком опасно.

— Это связано с гитлеровской кликой?

— Если бы только это…

Минна по-настоящему встревожилась: она не понимала, что может быть хуже эсэсовской угрозы.

Рут снова налила себе. На этот раз церемониал проходил в ускоренном темпе. Следовало выпить — и как можно быстрее.

— Не знаю, зачем я заставила тебя приехать. Это чистый эгоизм. Но мне так нужно было поделиться…

Минна взяла ее за руку:

— Я всегда буду рядом, только позови.

Рут попыталась улыбнуться, но механизм, как остановленный маятник часов, внезапно засбоил. Минна обратила внимание, что они одеты совершенно одинаково. Не только береты и короткая стрижка, но и мужские брюки и куртки. На дерматиновой банкетке она заметила плащ, довершавший сходство.

Минна подумала, что в их алькове одна является отражением другой. Она снова взялась за рюмку и позволила абсенту растечься в груди. Казалось, сам ее мозг разжижается.

— Я взяла один заказ… — пробормотала Рут хриплым от алкоголя голосом. — Это было ошибкой.

— Скульптура?

— Да, что-то вроде.

— А кто заказчик?

Рут улыбнулась — так выплескивают из ванночки вместе с водой и мыло, и полотенце, и самого ребенка.

— Дьявол.

Когда Минна выбралась из заведения, она была снова пьяна. Два раза за одну ночь… она била собственные рекорды. Но она не жалела о своей ночной вылазке. Рут позвала ее на помощь, а в результате это Минна выходила из клуба утешенной. Она так до конца и не поняла, в чем проблема подруги, но, не без помощи травянистых испарений абсента, вместе им обеим в конце концов удалось обрести хорошее расположение духа. За два часа они переговорили обо всем на свете, не обращая внимания на эстрадные номера, которыми «Гинекей» перемежал отдых своих посетительниц.

Теперь главное — отыскать машину. Насколько она помнила, достаточно пройти по грунтовой дороге с кроваво-кирпичными домами по сторонам — в конце на фоне неба должна нарисоваться башня тепловой электростанции. Без проблем.

Минне эти места были знакомы. Моабит поставлял немалое количество душевнобольных и впавших в депрессию: рабочие с конвейера, лишившиеся последних сил или всякого смысла жизни, нацисты, слишком хорошо усвоившие уроки тейлоризма[80]. Люди-машины, у которых от бесконечного свинчивания гаек начинали развинчиваться их собственные в голове. Игра слов ее рассмешила. Смех в одиночестве — верный признак, что она здорово надралась.

Неотличимые друг от друга дома рабочих шли чередой унылых фасадов, лишь изредка перемежаясь маленьким темным садиком, больше похожим на братскую могилу. На всех окнах плотно закрытые ставни. Казалось, жителей в этой ночи не существует. Оставался лишь запах, затхлый смрад, усиленный летней жарой. Мало-помалу на нее начал накатывать страх. Ее шаги, поглощаемые жирной землей, словно растворялись сразу за спиной.

Внезапно она обернулась. Дрожь или, скорее, напряжение послужили сигналом: за ней кто-то идет. Никого. Она ускорила шаг. Учитывая, как кружилась голова, как шатко ступали ее кукольные туфельки, результат не обнадеживал. Башня приближалась. Еще пара сотен метров, и она найдет свою колымагу.

И снова тревожный звоночек. На этот раз она заметила мелькнувшую тень. Три часа ночи. Она подумала о жуткой русской художнице, которая оскорбила ее, но та была слишком пьяна, чтобы пуститься следом за кем бы то ни было…

Давай быстрее. Добравшись до окрестностей электростанции, она свернула направо, потом налево, без всякой уверенности, что приближается к цели. Крыши домов сходились все теснее, перекрывая обзор. Невозможно понять, где же Kraftwerk[81]. Слепые стены, закрытые ставни, черные двери…

Двигай дальше и выходи на набережную. Тогда останется только обогнуть водоем. Она снова свернула, чисто инстинктивно. Никогда еще почва под ногами не казалась ей такой твердой и плоской.