Убийство с гарантией - Анна Зимова

— Так ты работаешь в ремонте обуви? — вместо ответа спросил он. Это не было обвинение, мол, зачем ты меня обманывала, — он просто пытался обрести почву под ногами, говоря на отвлеченные темы. Но она вскинула подбородок, ответила с вызовом:

— Да. А что?

— Ничего. Я, оказывается, сдавал ботинки в твой ремонт. Еще до того, как…

Она уже понимала, что что-то неладно, он видел это по ее глазам, в которых были страх и мольба, но пыталась из последних сил вести себя как ни в чем не бывало. Спросила игриво, хоть голос дрогнул:

— Вот как. Выходит, мы могли познакомиться и раньше?

— Могли. — Интересно, понимает ли она, что он бы ни в жизнь не познакомился с нею, если бы встретил ее в ремонте обуви, куда после ночи любви с Викой принес, зевая, свои замшевые полуботинки?

— Так откуда ты знаешь Вику?

— Так, старая знакомая.

— Не похоже, что просто знакомая. Я видела, как ты на нее смотрел.

Ах, она еще и ревнует, вот мило.

— И как же я на нее смотрел?

— Как будто ты ее любишь.

Он рассмеялся и легонько прижал ее к себе, будто успокаивая: «Не бойся, я не псих, а смеюсь потому, что ты сказала забавную вещь».

— Хочешь, мы ее сейчас заберем?

— Кого?

— Обувь твою.

— Не стоит. Все равно в замшевых ботинках сейчас будет слишком холодно.

— Тогда пошли на рынок?

Он взял ее за руку и поцеловал сухую прохладную кисть. Ручки у нее изящные, хоть и сухие и без маникюра. Потом положил ей на ладонь ключи и тихонько сжал пальцы — забирай. Но рука разжалась, ключи выпали. Глаза-планеты смотрели на него с болью, а губы шевелились, произнося что-то неразборчиво.

— Почему? — прошептала она.

— Давай присядем. — Он показал на скамейку.

Она уселась, спину держала преувеличенно ровно, — когда-то обворожительная, а теперь жалкая женщина. Она уже понимает, что он ей скажет. Вдруг Ульяна сделала кое-что поистине удивительное — достала откуда-то из-под обуви початую бутылку. Сделала хороший глоток. Готовится к плохим новостям. Он приложился тоже, чувствуя искреннюю признательность.

— Во-первых, хочу поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала, — начал он.

Она махнула рукой: подожди, — и хлебнула еще. Показала — продолжай.

— Но у нас ничего не получится.

— Почему? Это из-за Виктории?

— Виктория тут ни при чем.

— Правда?

— Правда.

— Тогда почему? Других причин я не вижу.

— Ты сама должна понимать, что… — Он осекся.

— Я и пытаюсь понять. Все было хорошо, мы строили планы, а потом ты с ней столкнулся — и отдаешь мне ключи с каменным лицом.

— Видишь ли, я хотел отдать тебе ключи и раньше, но не знал, как это сделать, чтобы тебя не обидеть.

— Да что вы все в ней нашли? — взвилась она. — Мозг она вам всем, что ли, выела? И муж вокруг нее прыгает, и брат. Теперь ей еще и моего мужика надо?

Он вдруг понял:

— Значит, Белобрысая Гингема — это Вика и есть? Жена вашего начальника? Которая тебя ревнует к мужу?

— Обычная крашеная блондиночка на тонких ножках, было бы на что смотреть.

— Чем она тебе так насолила?

— А как я должна к ней относиться? Ей все досталось задарма, а корчит непонятно кого. Смотрит на меня, как на мусор. Ненавижу таких, как она. Которые всех заставят крутиться вокруг себя.

Она отпила еще, оправила пальто.

— Давай просто пойдем за продуктами. Вернемся домой. Ты же говорил, что хочешь меня. Я лучше ее. Она же вся искусственная…

Он похолодел, и дело было вовсе не в стылом воздухе. Его бабушка после восьмидесяти стала обряжаться в ажурные чулки и комбинации и в таком виде выходила на лестничную клетку, а если они не успевали за ней уследить, иногда и на улицу. Когда ее водворяли домой, она жеманно жаловалась: «Мужчины плохие, похотливые. Они хотят меня изнасиловать. Трудно быть красивой женщиной». Они твердили бабуле, что в этом плане ей ничто не угрожает, но она лишь высокомерно улыбалась. Его, подростка, эти концерты наполняли таким отвращением и ужасом, что он едва скрыл облегчение, когда бабушку положили в лечебницу. К санитарам она относилась с подозрением, когда ее навещали, говорила, что медбратья норовят залезть к ней под юбку, а то и в постель. Сейчас его детский кошмар вернулся. Очень знакомо ему это выражение лица.

Он поднял ключи и снова протянул ей:

— Я очень благодарен тебе за помощь. Но пойми, так бывает — люди увидели друг друга и поняли, что они не две половинки. Ничего страшного в этом нет.

Она тупо смотрела прямо перед собой, болтала ногами, вороша сухие листья, и пила сосредоточенно, через равные промежутки времени. Пока не пуста бутылка, быть им вместе.

С его места было видно, как на крыльцо вышел Кирилл и стал озираться по сторонам. Проверяет, свободен ли путь для августейшей семейки. Все-таки он поправился. Кирилл, наверное, захочет поговорить с ним «по-мужски». Сначала пусть найдет. Он и сам не знает, где будет завтра.

— Мы были вместе больше года. Если тебе что-то было нужно, я всегда это покупала.

Ну вот, теперь она плачет. Господи, он сам сейчас заревет.

— Ты говорил, что никогда меня не предашь, что ни на кого не променяешь. А только увидел Вику…

— Сколько раз говорить тебе, что не в ней дело? — Он положил руку ей на плечо. — Я просто понял, что не готов жить с тобой.

— Но почему, почему? Мы же все решили. Мы же срослись. Все друг о друге знаем.

— Как выяснилось, не все, — осторожно сказал он, — ты говорила, что у тебя работа в офисе и что… — Ну не может он сказать ей, что думает о ее внешности!

— А ты говорил, что тебе глубоко плевать, сколько я зарабатываю! То есть ты был со мной только ради денег?

Он приобнял ее:

— Ни в коем случае. Я считаю тебя очень хорошим и интересным человеком. Ты просто немножко запуталась.

Грязь у нее дома — признак не неряшливости, а какого-то изъяна в психике. В состоянии ли она вообще нормально о себе заботиться?

— Ты писал, наверное, десятерым сразу.

Он столько раз говорил женщинам: «Ты у меня одна», что теперь кто бы ему верил. А ведь это именно тот случай, когда можно честно сказать: «К тебе единственной я относился серьезно. Только ты для меня что-то значила».

— Я не рассказывал тебе всего, но поверь, я это делал не от хорошей жизни. Да, я писал. И я этим вовсе не горжусь. И не оправдываюсь. Но приехал я к тебе. Хочешь — верь, хочешь — нет, но ты единственная произвела на меня впечатление. Просто оно, как бы сказать, не совсем соответствует действительности.