Седло для дракона - Дмитрий Емец

– Я ухожу! – повторил он уже не резким, а оправдывающимся голосом. – Вы за Азой присмотрите и за Гульденком… Гульденок на крыло вставать начинает… А Аза… балованная она… привыкла, что с нее пушинки сдувают…

– Сам присмотришь.

– Как сам? – не понял Ул.

– Никуда ты не уходишь, – сказала Кавалерия. Тихо сказала, устало, без приказа в голосе.

– Почему?

Ул начинал уже наклоняться за рюкзаком, а теперь выпрямился. Лицо у него стало вдруг неприятным, почти озлобленным. Решил, как видно, что нужно защищать Яру. Но Кавалерия ни на Яру, ни на ребенка не нападала, и, ощутив это, Ул сдулся, как сдувается выгнувшийся дугой кот, когда понимает, что угрозы нет.

– Ты сам знаешь ответ. Уйти ты не можешь, потому что нас становится все меньше, – сказала Кавалерия. – Шныров младшего призыва нет. Разве что Юля. Но с ней пока все непросто. Наста выбыла неизвестно насколько. У Меркурия Сергеича носовые кровотечения. Средние шныры еще не опора, хотя кое-кто и подает надежды. Вы с Ярой мне очень нужны. Если вы покинете нас, ШНыру не устоять. Кто остался? Я? Родион? Афанасий? Макс? Сашка с Риной? Мы одни не сможем приносить столько закладок, чтобы наш мир не задохнулся. А без этого он разделит судьбу болота.

– Но Яра не сможет остаться! – сказал Ул.

– Она – да, – согласилась Кавалерия.

– Я не брошу Яру!

– Никто тебя не просит ее бросать. Устрой ее и возвращайся! В конце концов, многие военные не видят своих семей месяцами, а ты сможешь видеть Яру как угодно часто. Если же ты сейчас уйдешь, то неизвестно, будет ли вам куда возвращаться через год или через два… Да, возможно, будет тяжело. Но при любом другом раскладе еще тяжелее.

Ул застыл. Такая мысль, как видно, никогда не приходила ему в голову.

– Я не знаю, – растерянно сказал он. – А Яра как же? Как я ей объясню?

– Яра поймет, – сказала Кавалерия. – Должна понять. Ведь она тоже одна из нас. Пока же считай, что ты получил недельный отпуск. Но не больше… И перестань подсыпать Азе овса! Я понимаю, что это на нервной почве, но если ты собрался таким образом извиняться, то способ не лучший.

Ул хотел что-то добавить, но Кавалерия уже исчезла в амуничнике, чтобы вернуться оттуда с седлом в руках.

– Вопросы? – спросила она у Ула.

Ул покачал головой и подобрал с пола рюкзак. Он делал это медленно, словно во сне, что-то стыкуя для себя. Вскоре он опять появился на чердаке старших шныров. Макс и Афанасий вопросительно уставились на него. Родион сидел с двуствольным шнеппером в руках. Он уже ухитрился разобрать его и, сняв стволы, придирчиво разглядывал их на свет. Ул подошел к Родиону и выдернул шнеппер у него из рук.

– Вертай взад! Я как чувствовал, что ручонки потянутся! – велел он. – И ты, Макс, тоже! Куда ящик дел?

Спустя еще пять минут Ул вышел к Яре. В руке у него был глобус, за плечами – рюкзак. Яра сидела на чемодане и смотрела на площадку у ворот, где сквозь трещины асфальта пробивалась трава.

Здесь на траве огромный надутый красавец голубь плясал перед маленькой голубкой. Голубка была невзрачная, да еще и хроменькая. Но голубю это было не важно. Он раздувался, вертелся и пританцовывал. Перья его переливались на солнце. Голубка, не обращая на него внимания, ходила и поклевывала что-то в траве. Вид у нее был озабоченный, умный и немного грустный. Чувствовалось, что птенцы у них будут хорошие. У таких печальных голубок всегда бывают хорошие птенцы.

Был седьмой час вечера. Солнце путалось в ветвях. В оранжевой продуваемой кофте-сеточке, благоухающий одеколоном, далеко отставивший ножку и мило улыбающийся во все стороны, Дионисий Тигранович Белдо чертил роликовыми коньками дорожки в ботаническом саду. Неподалеку на газончике стояли Младочка, Владочка и верный Птах и любовались, как, круто забирая ножками и разворачиваясь, глава форта прижимает к груди рано пожелтевший, с ало-зелеными прожилками лист платана.

– Я люблю вас, люди! Я дарю вам свою любовь! – шептал Белдо.

Многочисленные прохожие останавливались, с одобрением наблюдая поэтического старичка. Внезапно какой-то карапуз воскликнул:

– Ой, мама! Птичка!

И точно – с ближайшего дерева растрепанным комком свалилась и замерла на асфальте птица. Белдо слегка толкнул ее коньком. Воробей не шевельнулся. Возможно, это был первый в мироздании воробей, умерший от разрыва сердца.

– Млада! Это ты, что ли, змеища?! – недовольно крикнул Дионисий Тигранович.

– Я-то тут при чем? Кто тут свою любовь во все стороны посылал? – проворчала Млада. Последнее она, впрочем, произнесла себе под нос.

После странной смерти воробья зрители как-то сами собой рассосались. Недовольный Белдо подошел к своим ведьмищам.

– Я замерз! Давай свитер! – велел он Владе.

– Какой свитер? Вы же сами велели не брать! – удивилась Влада.

Старичок вытянул губки ниточкой:

– Владочка! Иди сюда, мое золотце! Сейчас я расскажу тебе о такой вещи, которая называется «критическое мышление»!

Ведьмища доверчиво приблизилась, но противный старичок обманул и вместо поучительного рассказа о критическом мышлении ущипнул ее за внутреннюю, нежную часть руки.

– Вот тебе! Вот! – прошипел он, впиваясь ногтями, чтобы ей было больнее.

– За что?! – взвыла Влада.

– Все за то же! За свитер! Надо делать не как я сказал, а как я подразумевал!

В кармане у Птаха завибрировал телефон. Сам Белдо мобильник носил редко, заявляя, что от телефона бывают волны, которые его старят. На самом же деле мобильник мешал тонкой связи старичка с его опекуном, связи постоянной и очень чуткой. Краснолицый Птах поднес телефон к уху. Трубка звякнула о его золотую серьгу.

– Слушаю… вас… – произнес он с одышкой.

Трубка что-то кратко сообщила. Не меняясь в лице, Птах произнес «понял, передам» и отключился.

– Кто это еще? – подозрительно спросил Дионисий Тигранович.

– Арно, – сказал Птах.

Лоб Белдо озаботился морщинкой:

– Ясно. И где сейчас Гай? У водохранилища?

– Нет. У вас дома! Зовет вас, – ответил Птах очень просто. Млада и Влада при подобных обстоятельствах начали бы издали, с приготовлениями.

Личико у Белдо вытянулось:

– Врешь! Как у меня дома?! Почему?! Да там же…

Старичок не договорил. Его квартира на Садовом кольце имела столько магических защит, что проникнуть в нее не сумел бы и человек с семью жизнями. Гай, однако, не только уцелел, но и призывал теперь к себе ее хозяина.