Бунтующая Анжелика - Анн Голон

Медленно, едва передвигая ноги, она побрела прочь. С трудом заставила себя выпрямиться. Подняла голову. Надо забыть! Ей нет дела до одиночества безымянной женщины, раздавленной своим грехом, затерянной среди пустынных городских улочек. Она подстегивала свою гордыню: «Ты — Анжелика дю Плесси-Белльер! Ты — та, что подняла провинцию на мятеж против короля!»

Часовня святого Гонория, построенная ради ободрения путников, своим обликом как нельзя лучше гармонировала с местностью, которую она была призвана хранить. Угрюмая, как пещера, коренастая, словно дуб, она была с варварским, поистине дремучим излишеством украшена статуями, буквально кишащими по всему фасаду. Под сенью колоколенок, взъерошенных, словно кусты терновника, толпились фигуры с длиннющими бородами и глазами полузадушенных раков, приводящие на память апокалипсических чудищ.

Это причудливое строение располагалось на холме, у пустынной и небезопасной дороги, среди вересковых пустошей на границе Гатина и Бокажа. Именно здесь Анжелика собрала предводителей повстанческих отрядов, чтобы обсудить план летней кампании. Ей и на этот раз удалось убедить католиков и протестантов оставить в стороне свои распри по поводу догматов веры во имя цели более насущной. Они могли победить только договорившись.

Три дня провели они на холмах у Гатина, вечером зажигая костры около часовни св. Гонория и укладываясь на ночлег под дубами под стрекот сверчков. Св. Гонорий, несущий собственную голову в руках, казалось, благословлял их, и католики видели в этом доброе предзнаменование.

Святой Гонорий был храбрым торговцем скотом. Он жил в XIII веке и умер от рук грабителей. Берри, где он родился, и Пуату, где он умер, долго оспаривали друг у друга честь хранить его останки. В результате Пуату досталась голова святого торговца.

Воины приходили окунуть клинки в святой воде, текущей из скалы в каменную чашу.

Анжелика потихоньку прокрадывалась туда обмакнуть вуаль, чтобы остудить горящий лоб. Несмотря на снадобья Мелюзины, она с трудом оправлялась от тайных родов.

Вернувшись из Фонтене-ле-Конт, она тотчас пожелала отправиться в Гатин. Анжелике хотелось пренебречь своей слабостью, но природа напомнила ей о проклятии Евы, коим Бог поразил ее плоть. Особенно она страдала по ночам. Война и жажда мести держали ее в чрезмерном возбуждении, но сон снова уводил в пещеру колдуньи. Тогда из глубины души поднималось безнадежно-тягостное чувство, с каким она слушала крик новорожденной.

Однажды ночью ей во сне явился святой Гонорий с головой в руках: «Что ты сделала с ребенком? Ступай к дочери, пока она не умерла…»

Анжелика проснулась на подстилке из вереска. Святой Гонорий был на своем месте, на портале часовни. Вставало солнце. Утренний холод пробирал до костей, но она с ног до головы была мокрой от пота. Все тело болело. Она встала, чтобы пройти к источнику попить и освежиться.

— Когда у меня пропадет молоко, я перестану думать о ребенке, — сказала она себе.

Незадолго до полудня дозорные заметили экипаж, поднимавшийся по извилистой дороге. До тех пор они не встречали никого, кроме одинокого всадника, без сомнения негоцианта, с опаской пробиравшегося по этим пустынным местам. Но тот пустился в галоп, едва заприметив среди деревьев подозрительные силуэты.

Повстанцы попрятались, но все признаки военного лагеря были так очевидны, что любой догадался бы об их присутствии. Анжелика послала Мартена Жене и нескольких крестьян, приказав остановить экипаж, когда тот въедет на холм. Приходилось опасаться путников: поддавшись искушению, они могли сообщить неприятелю о передвижениях повстанцев. За такие доносы платили золотом.

Вокруг остановившейся повозки слышались взрывы хохота. Заинтересовавшись, Анжелика приблизилась. То была жалкая двуколка, влекомая столь же убогой клячей. Кучер, беззубый старик, дрожал так, что не мог говорить. Изодранный полотняный верх повозки был откинут. Под ним, словно крольчата, копошились на вонючей соломе младенцы. Этот выводок сопровождали три красные потные толстухи.

— Господа грабители, не погубите! — на коленях умоляли они.

— Куда вы едете?

— В Пуатье… Хотели проехать через Партене, потому как нам сказали, что в Сен-Мексане солдаты. Вот мы, бедные женщины, испугались этих пакостников и решили сделать крюк по спокойной дороге… Если б знать…

— Откуда вы?

— Из Фонтене-ле-Конт.

Тут самая толстая, заметно приободрившись при виде Анжелики, словоохотливо затараторила:

— Мы — кормилицы приюта Фонтене, что при канцелярии Дома Призрения. Нам ведено перевезти этих младенцев в Пуатье, а то опять их набралось слишком много. Мы честные женщины, сударыня, мы принимали присягу.., присягу, сударыня!

— Надо их пропустить, — ухмыльнулся Мальбран Верный Клинок. — Что с таких возьмешь? У них ничего нет, кроме молока в грудях, да и того, поди, не хватает на этакий крольчатник!

— И не говорите, добрый господин! — с громким смехом воскликнула кормилица. — У тех, кто посылает нас троих с двумя дюжинами сосунков, нет ни на грош понятия. Добрую половину из них приходится кормить «баюкой»… — Она указала на кружку с размоченным в вине хлебом. — Тут уж не диво, ежели многим до места не доехать. Вон один уже помирает. Как доберемся до ближайшей деревни, отдам его кюре, пускай похоронит.

Толстуха ткнула им под нос крохотного тощего младенца, обкрученного дырявой красной тряпкой:

— Вы только взгляните на это несчастье!

На лицах мужчин появилась гримаса отвращения.

— Ладно, так и быть, езжайте своей дорогой. Но уж будьте умницами: когда спуститесь на равнину, помалкивайте о том, что видели в горах.

Кормилицы дружно запричитали, клянясь, что будут немы как рыбы.

— Кучер, погоняй! — крикнул Мальбран, шлепнув ладонью по костистому лошадиному крупу.

— Нет, подождите…

Все обернулись к Анжелике. Ее лицо побелело как мел. С того мгновения, когда кормилица сказала, откуда они, ей все уже было ясно. Она поняла, почему св. Гонорий явился ей этой ночью. Но продолжала стоять, остолбенев. И теперь ее движения были замедленными, словно в дурном сне. Вот она приблизилась к повозке. Нагнулась. Подобрала ребенка, которого кормилица швырнула на солому.

— Теперь ступайте.

— Что вы с ним будете делать, красавица? Говорю же вам: бедняжка вот-вот помрет.

— Ступайте! — Взгляд Анжелики был так суров, что кумушки съежились и примолкли.

Одеревенело выпрямившись, Анжелика двинулась прочь. У источника ноги ее подкосились, и она вынуждена была опуститься на край каменной чаши. На плечо ей легла рука. Подняв глаза, она встретила взгляд, полный торжественной серьезности. Аббат де Ледигьер, все это время следовавший за ней, наклонился над младенцем. Все его существо лучилось жарким сочувствием.

— Это ваш ребенок, не так ли?