Задержи дыхание - Анна Малышева

Пожилая женщина, по всей вероятности, собиралась спуститься под гору, пересечь болотистую низменность по тропинке и зайти в гости к сестре, чей дом возвышался на другой стороне. Именинница-сестра успела приготовить салаты, включить телевизор, поправить розы в хрустальной вазе… Деревенская гостья «с той стороны» запаздывала, за окном начинало темнеть, и женщина вышла на шоссе, придирчиво оглядывая расстилавшуюся под ногами болотистую низменность.

– Я услышала крик, – говорила она следователю. – Потом еще, еще… Это кричала она, но как же страшно!

– Уцелела одна фаланга указательного пальца, – обречено повторял следователь, – средний, безымянный и мизинец…

– Ей надо было только болото перейти, но вот… – обморочно твердила сестра.

Лес был рядом, но мог ли забежать оттуда волк? Таких случаев никто не припомнил. Бездомные собаки? Но все они ласкались к людям, стоило их позвать, да и кто из них мог воспроизводить из раза в раз один и тот же «почерк»? Бродяги? К чему им было уродовать руки случайных прохожих, не трогая ни одежды, ни денег, ни украшений?

– Объявился маньяк, – горестно заметил местный следователь. – И гадать нечего!

Проверили списки бежавших из ближних колоний. Ужесточили контроль на железнодорожных станциях, утроили патрулирование на вокзалах. Арестовали всех бывших заключенных, которые «баловались» в прошлом членовредительством. Вразумительных показаний никто не дал.

За это время число жертв увеличилось до пяти.

– Мы шли как раз под гору, к реке, – рассказывала пожилая крестьянка, собирая в рваную гармошку коричневое лицо. – И на Володечкином пепелище, в золе…

«Володечкиным пепелищем» местные жители называли кирпичный остов летней дачи, где в двадцатых годах отдыхал Маяковский. Несколько лет назад дача сгорела, исчезли в пламени фотографии поэта, его роковой возлюбленной, оригиналы черновиков… Земля на взгорье была дорогая, и многие считали, что дачу сожгли неспроста, – нищенский музей мешал кому-то откупить участок. Но пепелище до сих пор никто не тронул, и уродливый гипсовый памятник по-прежнему возвышался над болотом. В левой руке поэт все еще сжимал записную книжку, в правой предполагался карандаш, но пальцы были давно отбиты…

«В сто тысяч солнц закат пылал, в июнь катилось лето, была жара, жара плыла, на даче было это…»

– Одна фаланга… Две…

Дети лежали в таких позах, словно собирались зарыться в землю. Их уцелевшие скрюченные пальцы вцепились в траву, ноги прочертили по мягкой почве длинные борозды, и даже вывороченный мох как будто звал на помощь. Старуха медленно, аккуратно плакала, будто делала тяжелую работу:

– Близняшки, кому помешали? Отец в Москве, мать умерла, жили у тетки… Господи, лягушки не обидели!..

– Девушка, дети, двое пожилых людей, – удрученно подводил итоги следователь. – Маньяк? Однако никакой избирательности. Ничего характерного. Только…

– Откушенные и обглоданные пальцы.

И удалось выделить еще одну общую черту для всех преступлений – все они совершались на закате. В последний раз убитых видели в тот час, когда за остаток срытой Акуловой горы неторопливо садилось летнее солнце.

«В сто тысяч солнц закат пылал, в июнь катилось лето…»

Дни стояли такие жаркие, что по ночам от болота поднимался плавный истошный вопль. Раздувшиеся лягушки стонали, тяжело и важно. Скрипели утки, на рассвете учившие летать своих детенышей. Звенели камыши. Наивно лаяла уцелевшая бродячая собака, перебегавшая ледяной, веселый ручей.

Дети очертя голову бросались в мелкую речку, и чайки клевали серебряных мальков на перекатах, алые лохматые розы продавались за бесценок в окрестных садах… И солнце цеплялось оранжевыми пальцами за Акулову гору.

– Значит, засада?

– Другого выхода нет.

Перед ним маячил памятник. Слева в наступающих сумерках виднелось пепелище. Сквозь рыжие сосновые иголки с еле слышным звуком прорастал гриб. Было так тихо, что тот, кто ждал в засаде, слышал интимный треск расправляющихся волокон. Нечто метнулось в траве – направо, налево, прямо… В болоте отчаянно вскрикнула лягушка – будто увидев свою смерть.

Пляж за его спиной опустел. Послышался яростный шлепок – крупная рыба запуталась и забилась в водорослях на мелководье. Ее можно было взять голыми руками… Но он не должен был уходить с поста. В сиреневом небе показался прозрачный огрызок луны. Ущербное светило прощалось с заходящим солнцем. Оранжевый луч тянулся через речку, как призрачный пустой рукав, трогал траву, ласково гладил прораставший гриб по скользкой желтой голове. Находил засаду за памятником и как будто иронично улыбался, касаясь затаившегося в траве тела.

Судорожно плеснула вода – рыбе удалось уйти из западни водорослей. Где-то в отдаленье залаяла собака. Земля стала тверже и холодней. Впереди, среди тополиных зарослей, что-то шевельнулось. Он затаил дыхание.

В сосновых сумерках на тропинке мелькнула белая фигура. Штанина облегала колено гипсовыми белыми морщинами. Лягушки внизу на миг потрясенно умолкли. Солнце втянуло оранжевый рукав и безразлично упало за дальнее село. Луна налилась мертвой белой кровью. Он нащупал пистолет.

– В июнь катилось лето!

Голос – густой, но странно приглушенный, как будто пришедший издалека, отозвался эхом на похолодевшей реке, взошел вверх по ребристым серым перекатам. Откуда-то потянуло дымом костра.

Он приподнялся, опершись на локоть. Выстрелил, целясь в колено. И опустил пистолет. Человек в белом все еще шел к нему, будто не заметив раны.

– Была жара, – доверительно сообщил тот, минуя пепелище сожженной дачи. – Жара плыла…

– Сейчас, – лунатически пообещал он и выстрелил еще раз. Рядом с ним в траву лег белый осколок. Грязный гипсовый скол, мертвее мертвой плоти.

«Я промазал, – подумал он. – Попал в памятник».

– На даче было это, – заметил незнакомец, делая еще шаг. Земля содрогнулась. Сосновые иголки бросились в лицо мужчине, лежащему в засаде, ржавым мертвым вихрем.

– Сейчас, – он опять прицелился. Ему в лицо вновь брызнул гипс. Теперь белая фигура была совсем рядом. Он выстрелил еще раз, и пистолет дал осечку.

Сквозь тенистые ветви прорвалась безумная белая чайка и вонзилась в темнеющее небо – как шальная пуля, как крик, которого никто не услышит. Пистолет снова дал осечку, послышался беспомощный сухой треск. За болотом, в белом панельном доме постепенно загорались окна. Земля наливалась холодом. Река притихла. Луна, изваянная из пористого гипса, наливалась белизной в лавандовом небе. Из садов тянулся приторный, безрассудный аромат расцветающих роз.

– Поговорим? – предложил он, стараясь сохранять спокойствие.

Белая фигура сделала еще один шаг. Болото в низине мертво затихло – царь лягушек приказал своим подданным молчать. Еще одна осечка. Береза над обрывом шепнула что-то – пугливо и нежно.