Жизнь Бальзака - Грэм Робб

По своему темпераменту герцогиня была истинной аристократкой, и Бальзак, видимо, сразу понял: если он хочет стать ее любовником, он должен знать свое место. Она соглашалась с тем, что у него «выдающийся ум»; не великий, но определенно превосходящий способности модного общества. Позже она сделала Бальзаку своеобразный комплимент в книге об Испании и Португалии. Она хвалит его за редкий талант собеседника: «Наша дружба меня не ослепила; я вижу в нем самого остроумного человека нашего времени». «К нашему стыду, иностранцы гораздо больше ценят его как писателя, чем мы, французы»320. В 1825 г. еще оставалось преодолеть некоторые неудобные препятствия. Как-то Бальзак в спешке написал ей из гостиницы, обвиняя ее, как обычно поступают любовники, в равнодушии и черствости. Герцогиня решила обидеться всерьез, и Бальзак был вынужден многословно объясниться: он имел в виду, что чувствительность иногда подавляется добродетелью, хотя, конечно, она все-таки есть. С надеждой, хотя и преждевременной, он добавлял, что женщины никогда не бывают такими сильными, как когда они унижаются перед мужчинами.

Несмотря на промахи, допущенные в личном общении, на письме Бальзак сохранял высоту стиля. Изнемогавшему от желания подростку, который вымаливал знаки внимания у мадам де Берни, пришлось препоясать чресла и приготовиться к более серьезной битве. В некоторых письмах к герцогине д’Абрантес он очень похож на своих героев – солдат наполеоновской армии. История показала, что герцогиню влекло к крепышам, которые хохотали перед лицом верной смерти. Поэтому Бальзак рассказывал ей о своей «энергии», об «ужасной способности ожесточаться перед бурей и хладнокровно, глазом не моргнув, смотреть в лицо бедствиям»: «Подчинение для меня невыносимо. Вот почему я отказывался от всех предложенных мне постов. Когда дело доходит до подчинения, я становлюсь настоящим дикарем». В конце концов герцогиня уступила – и не только благодаря тому, что Бальзак оказался ей полезен. Приятно было сознавать, что «цветочные цепи» любви влекли его к женщине на семь лет старше себя. Притворяясь больной, она ухитрилась вызвать его к себе из Турени. Через несколько месяцев надменный тон ее писем разоблачает растущую близость. Она не устает напоминать о разнице в их положении: «Но я должна вас видеть. Каким бы странным это ни казалось, это так». Лора де Берни переехала на улицу Денфер на левом берегу Сены, чтобы быть ближе к своему дорогому «Диди», и навещала его почти каждый день. Она пыталась доказать ему, что им вертит как хочет ловкая эгоистка, что он заблуждается, если думает, что две любовницы способны обитать в разных отделах его сердца. Возможно, она даже настояла на раздельном проживании до осени 1829 г. Но Бальзак решил (пользуясь языком его «Физиологии брака»), что ценность его вклада в жизнь герцогини повысится: «Чтобы завоевать для себя право выделиться из толпы, заполняющей салон, необходимо стать любовником одной из высокопоставленных женщин»321.

Успех у герцогини на первый взгляд положительно отразился на печатном деле, но на самом деле наложил на него дополнительное бремя. Бальзак жил двумя разными жизнями, и обе подталкивали его к финансовому краху. Его типография стояла на «ужасной улочке» (теперь это участок улицы Висконти рядом с «Одеоном»). «Противящаяся всем новомодным украшениям», улица Маре-Сен-Жермен была холодной и сырой. В 1841 г., когда Бальзак описывал ее, там еще не было газового освещения322. Дом под номером 17 сохранился; в нем до сих пор размещается издательство. В 1826 г. это было новенькое здание с невыразительным фасадом, четырехэтажное сзади, двухэтажное спереди, с большой мастерской в цокольном этаже, заставленной шумными печатными станками и заваленное кипами неразрезанных листов. Темный коридор вел в бессолнечный кабинет, где Бальзак, отгороженный решетчатым окошком, принимал посетителей. Он надеялся, что впоследствии будет принимать и многочисленные денежные поступления. Деревянная винтовая лестница с железными перилами вела в его маленькую квартирку с высокими потолками. Стены по моде того времени были обиты синим перкалином. Глядя на улицу, Бальзак придумывал для себя обнадеживающие исторические приметы. Расин несколько лет прожил в доме под номером 24. Бальзак решил, что этот «драгоценный памятник», который правительству следует сохранить и бесплатно сдать величайшему из живущих поэтов, на самом деле стоит по соседству и что Расин провел там всю свою жизнь. В те дни найти покровителей было легко. Как изменились времена! «Возможно, – пишет Бальзак в одном неоконченном рассказе, «Валентина и Валентин» (как обычно, не признаваясь ни в каком автобиографическом интересе), – и этому жилищу свойственна была природная красота. В самом деле, только в 1825 году в обширном парке, разделявшем дома, появились промышленные сооружения»323.

Первые промышленные плоды Бальзака задали тон – точнее, его отсутствие – на последующие два года. 29 июля 1826 г. с печатных станков благополучно сошла листовка, рекламирующая «пилюли от несварения длительного действия», производимые неким аптекарем по фамилии Кюре. Вскоре последовала книга, которую ранее приписывали Бальзаку: «Малый критический и анекдотический словарь парижских вывесок» (Petit Dictionnaire Critique et Anecdotique des Enseignes de Paris), чьим автором значился некий «Праздный Пешеход»324. Впоследствии вывески превратятся для Бальзака в источник, из которого он будет черпать фамилии своих персонажей325. Сразу после выхода в свет «Словарь вывесок» имел для него другое значение. Он стал очередным изданием в серии полушутливых-полусерьезных научно-популярных брошюр, изданных Бальзаком. Некоторые из них он, возможно, помогал писать. В то время модно было развивать в принцип мелочи жизни. Одежда и манеры более, чем когда-либо, служили признаком определенного общественного положения. В те годы вышли: «Искусство повязывать галстук» (шестнадцать уроков, кроме того, прилагалась «Полная история галстуков»); «Искусство расплачиваться с долгами и удовлетворять кредиторов, не тратя денег»; «Искусство никогда не обедать дома»; «Искусство получать подарки, не отдариваясь». Профессиональная всеядность Бальзака была такова, что список книг, напечатанных в типографии О. Бальзака, почти ничего не говорит о его личных вкусах – кроме того, конечно, что он интересовался буквально всем. Его типография печатала стихи, пьесы, популярные рецепты, адреса мясников, угольщиков и парикмахеров, воспоминания политиков, путеводитель по Парижу для иностранцев, учебник, написанный учителем математики из Вандомского коллежа, альманахи, пророчества, пособие по фехтованию на саблях, советы, как занимать гостей, как ухаживать за младенцами, как выбирать слуг и т. д. В типографии не отказывали ни роялистам, ни либералам. Трактаты масонов набирались тем же шрифтом, что и брошюры, в которых разоблачались их «одиозные» заговоры. Похоже, что Бальзак поддерживал одновременно сторонников всевозможных политических взглядов. Видимо, его готовность потакать всем клиентам многих отпугивала. Предприятие Давида Сешара из «Утраченных иллюзий» отличается той же вдохновенной неразборчивостью: «В то время провинциальные купцы, чтобы привлечь покупателей, должны были выражать какие-нибудь политические взгляды». Бальзак добавляет, что «в большом плавильном котле Парижа» таких откровений никто не требовал326. Судя по отзывам его современников, он ошибался.