Камень погибели - АНОНИМYС

– Я полагал, что учение Будды говорит нам нечто совершенно иное… – отвечал Загорский серьезно.

Дарима лишь усмехнулась: ах, учение Будды! Да кто его здесь придерживается? Может быть Далай-лама или Панчен-лама в золотых своих покоях, подножие которых усеяно драгоценностями, как морское дно песком? Может быть, монахи, захватившие почти все плодородные земли, на которых с утра до ночи трудятся их многочисленные крепостные? Или те же самые крепостные, верящие, что в будущем воплощении перерождение их будет благим, то есть им будет доставаться чуть больше цзампы и часуймы? Буддизм – такая же религия, как и все прочие, и создана лишь для того, чтобы поддерживать существующий порядок вещей, чтобы слуги слушались своих господ, а рабы не роптали против своих владык.

Нестор Васильевич пожал плечами – к чему этот разговор? Его нужно бы вести с учеными ламами, возможно, они нашли бы весомые аргументы для спора. А он не революционер, а просто исследователь, который не старается изменить мир, но лишь изучает его.

Разговор этот к тому, отвечала Дарима, что человек должен подчиняться силе, если хочет прожить долгую жизнь, а не умереть в расцвете лет.

– А если человек уже прожил долгую жизнь и не очень боится смерти? – спросил Загорский.

– Смерть тоже может быть разной. Может быть смерть спокойная и тихая, словно отход ко сну, а может – долгая и мучительная, – отвечала хозяйка замка. – Но, впрочем, вы правы. Мы слишком много говорим.

Она подала знак, и от стайки мужей отделился и подошел к ней молодой мужчина – тот самый всадник, который первым встретил Загорского и его спутников в горах и проводил их в замок. Это был высокий, сильный человек с резкими, но благородными чертами лица, смуглым цветом кожи и горбатым носом, чем-то похожий на североамериканского индейца.

– Это мой муж, его зовут Ринпу́н Джигмé, что значит Бесстрашный из Ринпуна, – сказала Дарима. – Джигме – лучший стрелок на моей земле. А знаете, почему? Потому что он тренировался на живых людях.

Видимо, на лице Загорского, несмотря на всю его выдержку, мелькнула тень отвращения. Ринпун Джигме заметил эту тень и грозно нахмурился. Однако Загорский, искушенный в физиогномике, увидел и кое-что еще – ставшие на миг беззащитными глаза тибетца.

«Э, брат, не так ты свиреп, как хочешь казаться», – подумал Нестор Васильевич.

Но лицо воина снова сделалось непроницаемым. Оно не изменилось и тогда, когда тибетская княжна бросила ему несколько отрывистых фраз, только дернулся уголок рта и не было понятно, что это – улыбка или гримаса. Ринпун Джигме взял у слуги ружье, прицелился из него в пустоту, кивнул.

Слуги вывели из замка какого-то бедолагу, одетого бедно, почти нищенски. Драная чуба на плечах, стоптанная обувь, шапка, настолько старая, что потеряла цвет. Все это венчалось чумазым худым лицом, прищуренные от ветра глаза глядели испуганно.

– Этот человек совершил страшное преступление – он выпасал своих животных на моей земле, – проговорила Дарима, и прекрасное лицо ее стало жестким и холодным.

Бедняга не понял, что сказала повелительница, но расслышал угрожающие нотки в ее голосе. Он упал на колени и стал истово кланяться, бормоча что-то хриплым голосом.

– Что он говорит? – спросил Загорский.

– Он говорит, что не уследил за яком, и тот сам забежал на мои земли, – перевела Дарима. – Врет, конечно. Простолюдины и рабы всегда врут. Но даже если бы он и говорил правду – какая разница? Если пастухи не будут следить за своим скотом, скот сожрет все, и мы разоримся. Нет, что бы там ни было, он заслуживает наказания.

– Вы убьете его? – спросил Загорский недрогнувшим голосом.

Она улыбнулась.

– Похоже, вы считаете тибетцев слишком жестокими. Но вы же помните, я человек просвещенный, я даже говорю по-английски. Может быть, кто-то другой и убил бы его, не задумываясь. Или, скорее, вспомнив Будду, просто милосердно отрубил ему руку или ногу, отправив затем ползти домой к жене и детям. Но я не такова, и Будда мне не указ. Я дам свершиться справедливости. Вы, иностранцы, часто поминаете жребий как орудие судьбы. Мы тоже кинем жребий. Если ему повезет, он останется жить. Если нет – умрет. И знаете, кто выступит в роли монеты?

– Откуда же мне знать? – пожал плечами Загорский.

– Ринпун Джигме, – и Дарима очаровательно улыбнулась. – Вам, наверное, интересно, как именно мы кидаем жребий?

Загорский, однако, молчал, и она продолжила как ни в чем не бывало.

– Преступник отводится подальше, на голову ему ставится небольшая керамическая ваза. После этого мой муж прицеливается и стреляет в него. Если Ринпун Джигме попадает в вазу, нарушитель остается жить. Если попадает в преступника, тот умирает.

– С какого же расстояния нужно попасть? – полюбопытствовал Загорский.

– Сто шагов.

Однако, пробормотал Загорский, однако. А если стрелок не попадет ни в вазу, ни в осужденного?

Дарима хищно улыбнулась.

– В таком случае мы казним стрелка.

Нестор Васильевич не смог сдержать удивления. Княжна готова лишиться мужа только потому, что тот промахнется по обреченному человеку?

– Ах, о чем тут говорить, – засмеялась княжна. – Мужей так много, и они так быстро надоедают! Мужчине, наверное, трудно представить, как иной раз хочется взять нового мужа. Вот, например, Ринпун Джигме. Он хорош как любовник, силен и красив. Но при этом ревнив, как кот, и ужасно надоел своей ревностью. Он отравляет мне радости любви своими требованиями, чтобы я отпустила других мужей и любила бы только его одного.

– Но не бойтесь, – она улыбнулась, – Ринпун Джигме великолепный стрелок и никогда не промахивается. Он всегда попадает – либо в вазу, либо в человека. Ах, иногда я даже жалею, что он такой меткий. Как это было бы волнующе, если бы он промахнулся. Я изошла бы слезами, но порядок есть порядок – его самого пришлось бы казнить. Я отрезала бы прядь его волос, как делали европейские дамы в Средние века, я хранила бы их в медальоне, который носила бы на шее. Возможно, какой-нибудь новый Миларéпа[41] написал бы об этой истории чувствительную поэму, что-то вроде шекспировского «Ромео и Джульетты». Но ничего этого не будет: мой муж – слишком меткий стрелок, и в этот раз он тоже не промахнется.

– Ну, что ж, – сказал Нестор Васильевич, – я все понял. Ваше сиятельство, я с благодарностью принимаю ваше предложение, я готов стать вашим мужем – так что не нужно ни в кого стрелять.

Дарима посмотрела на него насмешливо и отвечала, что его согласие тут ни при чем. Преступник должен подвергнуться испытанию и либо выжить, либо умереть. Его же, Загорского, привели сюда только затем, чтобы он понял, что грозит строптивцам, которые пытаются противиться воле владычицы.

Загорский на это ничего не сказал, просто отвернулся и стал смотреть, как готовится к выстрелу муж Даримы. Очевидно, тот неплохо владел базовыми методами медитации, благодаря чему и сделался таким метким стрелком. Вот он поднял ружье на уровень лица, плотно упер приклад в плечо. Сощурил левый глаз, выцеливая вазу на голове обмершего от страха пастуха, который стоял на коленях, не в силах подняться. В паре саженей по обе стороны от него стояли слуги, следившие за тем, чтобы приговоренный не вздумал бежать. Но тот не мог даже двинуться с места, воля его была совершенно подавлена.