Париж - Эдвард Резерфорд

– Потому что Церковь служит Богу.

– Да, таково обоснование. – Он помолчал. – Но на самом деле тут играет роль куда более важный фактор – власть.

– Пожалуйста, объясни, что ты имеешь в виду.

– Это продолжается уже очень давно. Если вкратце, то Церковь утверждает следующее: она представляет небесную власть и потому не подчиняется земным королям. Вот почему существуют церковные суды. Они часто назначают духовным лицам легкое наказание за преступления, которые для обычного человека означали бы смертный приговор. В Париже мы видим это каждый день, и многие недовольны таким положением дел.

– Да, студенты тоже пользуются защитой церковного суда.

– Правильно. А церковники самого высокого уровня иногда заявляют, что и короли должны отчитываться перед ними. Были случаи, когда папа римский пытался свергнуть короля. Как ты понимаешь, среди королей, даже наиболее богобоязненных, эти идеи непопулярны.

– Я и не думала, что дело заходит так далеко.

– Все зависит от папы. У кого-то из них жажда власти сильнее, у других слабее.

– Но разве они не во имя Бога действуют?

– Опять же – такова предпосылка. – Якобу хотелось точнее донести до дочери свои представления о том, как устроена жизнь. – Вот смотри. Собор Нотр-Дам – это памятник Богу, не так ли?

– Да, папа.

– На его месте раньше стоял другой собор. Но великий епископ Сюлли сказал, что старая церковь слишком мала, и построил новую, в новом стиле. Строительство обошлось казне в целое состояние.

– Собор очень красивый.

– Да. Только епископ Сюлли солгал. Старая церковь была практически такого же размера. Просто ему захотелось чего-то более величественного, такого, чем парижане гордились бы и говорили: «Смотрите, что построил великий епископ Сюлли». Разумеется, во славу Господа.

– И к чему мы пришли?

– Две разные вещи могут быть верными одновременно. Церковь существует для того, чтобы привести людей к Богу. Но епископы и папы – те же люди, подобно королям. Они подвластны тем же страстям. Например, в те годы, когда жил святой Дионисий, христиан преследовали так же, как теперь преследуют евреев, но их вера, вероятно, была более чистой. Со временем Церковь стала богатой и всемогущей, и неизбежно возникли проявления продажности и разложения.

– Если Церковь продажна, то почему ты присоединился к ней, отказавшись от своей веры?

Якоба такой вопрос застал врасплох. Наоми никогда не говорила с ним на эту тему. Конечно, когда они только что крестились, он назвал ей ту причину, которая считалась общепринятой, – мол, Христос и есть тот Мессия, которого ждали евреи. Еще, отмечая тот или иной праздник в течение года, Якоб указывал своим детям на то, сколь похожи обряды христианства на лежащие в их основе обряды еврейской веры. Но, помимо этого, тема обращения в христианство не обсуждалась. Якоб не сомневался, что об этом позаботилась Сара.

Что же, неужели все эти годы Наоми размышляла об этом? Судя по ее вопросу, да. Так не настал ли момент, когда ему следует рассказать ей наконец правду? «Я перешел в христианство, чтобы спасти твою жизнь, жизнь твоего брата и твоей матери и да, конечно, и свою жизнь тоже». Мог ли он так сказать? Якоб не решился. Она ведь еще ребенок.

– Потому что я верю, что Иисус Христос есть Мессия, – сказал он. – Я ведь тебе уже говорил это, Наоми.

Она продолжала смотреть на него большими голубыми глазами, но ничего не добавила. И еще много месяцев не возвращалась к этой теме. Какими бы ни были ее мысли, Наоми держала их при себе. Якоб надеялся, что она поступает так из любви к нему.

Возможно, она так бы и молчала, если бы не чрезвычайное событие, случившееся в 1305 году, когда Наоми достигла возраста пятнадцати лет.

Спор между королем Филиппом и папой римским, не утихая, зашел в тупик, и вот наконец папа умер – внезапно и очень кстати. Его преемник последовал за ним в могилу в течение нескольких месяцев, вероятно в результате отравления. В Риме должны были состояться новые выборы, и парижане жаждали узнать, будет ли очередной папа более милостив к их повелителю. Выборы, однако, откладывались. Доходили слухи о том, что в Священном городе царит смятение.

В середине июньского дня, когда вся небольшая семья сидела за столом, в дверь постучал Ренар.

– Ага, кажется, я первым сообщу вам новости! – сказал он. Увидев по непонимающим лицам, что так и есть, он быстро продолжил: – У нас новый папа римский. Догадайтесь, кто это? Архиепископ Бордоский!

– Но он ведь даже не кардинал! – воскликнул Якоб.

– Нет. Зато он француз. Он человек короля Филиппа. Должно быть, не обошлось без негласного королевского участия.

Правители часто пытались повлиять на папские выборы в надежде продвинуть расположенного к ним кандидата, но это был небывалый случай.

– Этот папа – всего лишь кукла в руках Филиппа, – сказал Якоб.

– Тогда я вам расскажу, что по-настоящему удивительно. Новый папа будет жить не в Риме.

– Не в Ватикане?

– Он даже на коронацию в Рим не поедет. Церемонию проведут в Бургундии. После этого папский двор переведут в Пуатье, во владения короля Франции. Также говорят, что через год или два его двор может переехать в Авиньон, но, во всяком случае, не в Рим. Так что с сегодняшнего дня папа римский принадлежит королю Филиппу Французскому!

Вскоре Ренар ушел, чтобы распространять новость дальше. Якоб качал головой в задумчивости.

– Раньше бывало, что в опасные времена папа иногда оставлял Рим, – заметил он. – Но чтобы так… Не знаю, что и сказать.

Лицо Сары застыло неподвижной маской.

– Не вижу ничего удивительного. – Наоми пристально посмотрела на отца. – Церковь продажна. Ты сам мне это сказал. Я не считаю, будто Церковь имеет какое-либо отношение к Богу. Я презираю ее.

– Не смей так говорить со своим отцом! – резко оборвала ее Сара.

Но Якоб не рассердился. Он был встревожен.

– Ты должна быть очень осторожна, Наоми, – тихо сказал он. – Такие мысли крайне опасны. А для новообращенных христиан – опасны вдвойне.

– Я не принимала христианство по собственному выбору, это ты заставил меня! – с горечью возразила Наоми.

– В любом случае теперь ты христианка. Никто, даже слуги в нашем доме, не должны слышать от тебя подобных слов. Ты можешь навлечь на всех нас смертельную опасность.

Наоми помолчала.

– Хорошо, я не буду ничего говорить, – ответила она через некоторое время. – Но теперь ты знаешь, что я думаю, и это никогда не изменится.

И ушла в свою комнату.

Что он мог поделать? Ничего. Ее чувства были ему понятны. Во многом он и сам их разделял: она испытывала отвращение к продажности, он тоже.