Савельев - Виктор Анатольевич Шендерович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Покончив с рукой, седобородый, бормоча, примотал к голове Маргулиса спадающую картонку. При этом на лбу у несчастного оказалась кожаная шишка — эдакий пробивающийся рог мудрости. Линза часовщика, в которую забыли вставить стекло.
Через минуту взнузданный Маргулис стоял лицом к Стене и с закрытыми глазами повторял за седобородым слова, смысла которых не понимал. В последний раз подобное случилось с ним в шестьдесят пятом году, когда Маргулиса, не спросив даже про мать, приняли в пионеры.
— Все? — спросил он, когда с текстом было покончено.
— Ол райт, — ответил седобородый. — Файв долларз.
Маргулис запротестовал.
— О кей, ту, — согласился седобородый.
С облегчением отдав два доллара, Маргулис быстро размотал упряжь, брезгливо сбросил ее в лоток к маленькому иудею и опрометью отбежал прочь. Он знал, что людей с располагающими лицами надо обходить за версту, но на исторической родине расслабился.
Постояв, он вынул из пакета флягу и прополоскал рот тепловатой водой. Сплевывать было неловко, и Маргулис с отвращением воду проглотил. «Что-то я хотел… — подумал он, морща натертый лоб. — Ах да».
Ручку ему дал паломник из Бухары, лицом напоминавший виноград, уже становящийся изюмом.
— Я быстро, — пообещал Маргулис.
— Бери совсем! — засмеялся бухарец и двумя руками стал утрамбовывать свое послание в Стену. Ручка была не нужна ему больше.
Маргулис присел на корточки, пристроил листок на пакете с ковбоем и написал: «Господи!»
Задумался, открыл скобки и приписал: «Если ты есть».
Рука ныла, лоб зудел. Картонный кружок спадал с непрерывно лысеющего темени. Маргулис предплечьем вытер пот со лба и заскреб бумагу.
У Всевышнего, о существовании которого он думал в последнее время со все возрастающей тревогой, Маргулис хотел попросить всего несколько простых вещей, касавшихся в основном невмешательства в его жизнь.
Прожив больше полусотни лет в стране, где нельзя было поручиться даже за физические законы, Маргулис очень не любил изменений. Перестановка мебели в единственной комнате делала его неврастеником. Перспектива ремонта навевала мысли о суициде. Добровольные изменения вида из окон, привычек и гражданства были исключены абсолютно.
Закончив письмо, Маргулис перечитал написанное, сделал из точки запятую и прибавил слово «пожалуйста».
Потом перечитал еще раз, мысленно перекрестился и, подойдя к Стене, затолкал обрывок бумаги под кусок застывшего раствора.
1994
Сливы для дочки
После дежурства — Еремин сторожил театр — надо было опять ехать на рынок.
После суток дождя с неба все еще сеялась водица; июль, подумал Еремин, а лета нет. Троллейбус не шел, и настроение было поганое. В голове занозой сидели деньги: до конца сентября должна была капнуть тридцатка, но все съедал рынок, а впереди маячил ремонт. Говоря прямо, Еремин вылетал в трубу.
В довершение всех бед куда-то запропастился проездной, и Еремин, свирепея, без конца кидал пятаки — ездить приходилось много. Это, с единым, раздражало особенно.
Из-за поворота выполз троллейбус, остановился посреди лужи и раскрыл двери — влезай, как хочешь. Еремин, все проклиная, угнездился в чьей-то подмышке.
Мелочи раздражали больше всего, и в последний год мелочи эти таежной мошкой одолевали ереминскую жизнь, хоть стреляйся. Вот и сегодня он должен был сделать еще что-то, какая-то была епитимья кроме рынка — не баллоны, баллоны он заправлял в прошлый раз, но что? А вот черт его знает, и вспомнится, конечно, только в электричке. Сколько раз заводил он ежедневник — и бросал, забывал вести, и вились над ним мелочи, не давая продохнуть. Эх, мечтал придавленный к дверям Еремин, недельку бы другую пожить стерильно, в мире идей…
Вкрадчивый женский голос попросил граждан приготовить билетики.
В груди у Еремина похолодело: взять билет он забыл. Вокруг зашевелились; контролерша — нехудая дама с черной сумочкой на руке, запеленговав Еремина, уже впилась охотничьим взглядом в его лицо.
— У меня нет билета, — сказал он голосом, полным безнадежного достоинства. Безнадежности, впрочем, было больше.
Несмотря на чистосердечное признание, дама немедленно схватила Еремина за рукав у локтя.
— Я не собираюсь убегать, — сказал он, чуть усмехнувшись. Он хотел понравиться публике, жадно наблюдавшей этот трехрублевый фарс. — Пустите руку.
— Скорый какой, — громко объявила контролерша, тоже стараясь понравиться публике и прямо намекая на ереминскую близость к двери. — Платите штраф!
— Послушайте, — раздражаясь, возразил Еремин, со стыдом чувствуя, как непоправимо смешон в эту секунду, но уже не имея сил остановиться — так глупо было отдавать трешку ни за что этой торжествующей тетке, — послушайте, я потерял единый, честное слово, у меня был единый билет…