Крик родившихся завтра - Михаил Савеличев

Метаморфоз.

Все в нашем городе переживают метаморфоз. У кого-то он называется лепрой. У кого-то созреванием.

Левша дергается. Выбрасывает. Мы смотрим и не можем отвернуться. Притягательность безобразия. Всё – ради этого? Даже невозможно вообразить, что подобное может, а затем – должно оказаться внутри. Будто слизняк. Белесый, густой слизняк.

Мальчик заваливается на бок. И засыпает. Невероятно. Мне кажется, что Надежда сорвется с места и помчится прочь, я готова за ней, но она делает шаг вперед, подходит к кровати и наклоняется. Долго и внимательно рассматривает то, от чего мне хочется зажмуриться. Приходит дурацкая мысль: хорошо, что у нас нет брата.

– Пойдем, – шепчу, – пойдем отсюда.

Тебе не понравилось?

Слова застревают в горле. Понравилось? Отвратнее ничего не видела. Он – дурак. Не такой дурак, каким назовешь любого мальчишку, дернувшего тебя за волосы, а дурак без дураков. Идиот.

Вот как всё происходит, Надежда опирается на кровать руками и становится на колени. Быть ближе.

Он такой же?

– Что такой же? – чуть не ору. Но понимаю. Не хочу, отказываюсь, но понимаю. – Не знаю. Не помню. Не видела.

Берет меня за руку и ставит рядом.

Скукожившееся. Опавшее.

Что значит любить?

– Не знаю, – мне плохо. – Посмотри в кино. Почитай в книгах.

Но про такое там не написано. И не показано. Это ведь тоже часть любви? Как ей научиться, если не знаешь, в чем она?

– Такого не может быть, – а перед глазами Маманя, подтекающая кровью. Откуда она явилась и что хочет сказать? – Отвратительно. Разве он кого-то любит? Левша?

Влюбляться полезно, Надежда протягивает пальчик и трогает.

Знакомые слова. Если бы не ее палец, обязательно вспомнила бы, кто это сказал. Завороженно смотрю. Вот и вся рука на нем. Крепче сжимает. Левша не двигается. Спит. Хочу закрыть глаза. Ничего не видеть. Я девочка стеснительная.

Ничего страшного нет, она разжимает пальцы.

Вздыхаю со всхлипом. Если бы это делал кто-то другой.

– Пойдем, – говорю, вернее – уговариваю. – Пойдем отсюда.

Надежда встает, запахивает нелепый халат. Подбегаю, иначе не скажешь, к двери, распахиваю и чуть не врезаюсь в Дедуню. Он шаркает по коридору.

Надежда щекотно дышит в ухо. Мы в щель наблюдаем, как удаляется огромная спина Дедуни. Ждем исчезновения. Свернет на лестницу, зайдет в палату.

– А если он Левшу пришел навестить? – тревожная мысль, которой нет сил не поделиться.

Нет, не пришел, гладит по спине Надежда. Успокаивает. А я думаю: если залезть под кровати, увидит он нас? Ведь в том, что мы здесь, нет ничего плохого! Приехали с Маманей. Решили заодно навестить школьного товарища. Гвоздь ему подарить, пусть радуется. Понимаю – не всё так просто. Особенно из-за произошедшего. Могла ли Надежда так себя вести? Не додумываю, потому что Дедуня тяжело садится на лавку, ладони на коленях, затылок прижат к стене. Глаза закрыты. И только теперь заметно, насколько он стар. Морщинистый.

– Попались, – сообщаю Надежде, но она и сама видит. Это не сообщение, а укор. Поменьше трогать то, что в нашем возрасте трогать не следует. Интересно, а Маманя трогает? – Что он здесь делает?

Ждет, дышит в ухо Надежда.

– Папаню? Или Дятлова? – Последнее мне кажется наиболее обоснованным. Почему-то. Дятлов меня пугает. Пугает именно тем, что нет в нем ничего такого пугающего.

Надежда не отвечает – ответ виден и так. Дверь палаты приоткрывается, на пороге появляется женщина.

– Опять пришел?

– Да, – отвечает Дедуня, не открывая глаза. – Опять.

– Зачем?

– Ты знаешь.

– Это бессмысленно. Она в коме.

– А ты – нет.

Женщина протягивает к нему руку, однако он сидит слишком далеко. Но она не делает шаг вперед.

– Плохо выглядишь.

– Скоро умру.

– Не говори глупостей.

– Скоро мы все умрем. Наверное.

– Обратись к Дятлову.

Вздрагиваю, услышав знакомую фамилию. Хочу захлопнуть дверь в палату на случай, если Дятлов рядом. Но Надежда просунула в щель ногу.

Подожди, не торопись.

– Кажется, мы сделали глупость.

Сделали, сделали, хочется и мне завопить в унисон.

– Соглашусь. Если под глупостью понимать преступление.

– Старый спор, – Дедуня встает с лавки и смотрит на женщину. – Я хочу на нее посмотреть. Позволишь?

– От нее мало осталось.

Женщина распахивает дверь в палату шире. Дедуня заходит. Дверь остается распахнутой. Безликая. В белой краске.

Догадайтесь, что происходит. Надежда идет к двери и заходит. А я остаюсь. Мне опять не нашлось места. Придется найти его самой.

Предбанник. Достаточный для двоих. Полутьма. Достаточная, чтобы разглядеть происходящее. Те же самые перед больничной койкой. Почти пустой. Если б не провода, то не сразу и понять, что на ней кто-то лежит.

– Скоро всё, – говорит женщина. – Несколько дней, несколько часов.

– Почему? – Дедуня подходит ближе к койке.

– Изменения. Теперь я могу дойти до двери и даже открыть ее. Она всё слабее удерживает меня. Ты и сам, наверное, почувствовал.

– Что именно я должен почувствовать? – Дедуня распрямляется, садится на стул.

– Облегчение. Радость. Забытье.

– Ты плохо обо мне думаешь.

– Сужу по себе. Я устала. Смертельно устала находиться здесь. Ты знаешь, первые месяцы я не могла отпустить ее руку. Стоило это сделать – и словно кто-то принимался пилить твою собственную. Тупой, ржавой пилой.

– Я знаю. Я всё знаю.

– Знать и чувствовать – есть разница.

– Конечно. Есть.

Женщина опустилась на низенький топчан и прилегла – боком, неудобно.

– Тупик. Последняя остановка, откуда уже не выбраться, – говорит она. – Лепрозорий – это символично.

– Это не лепрозорий, – отвечает Дедуня. – Всего лишь стечение обстоятельств. Неудачные последствия неудачного эксперимента.

– Послушай, а у них тоже так?

– У кого – у них?

– Ты же понял, о чем я. У тебя манеры Дятла – он тоже обожает прикидываться. И сыпать поговорками. Семь раз отмерь – один раз зарежь. Его любимая. Наверное, потому что правда.

– У них еще хуже. Военщина. Капитализм. Колючая проволока.

– Некуда бежать, некуда податься. Может, потому, что мы все умерли? Тебе не приходило в голову, что две мировые войны нанесли человечеству смертельную рану? И вот человечество медленно истекает кровью, а всё, что видит, – лишь предсмертные галлюцинации? У кого-то мучительные. У кого-то наоборот. Восстановление разрухи. Полет в космос. Бригады коммунистического труда. Стройки. Победы. Освобождение Африки. Рок-н-ролл. Наша жизнь.