Путем дикого гуся - Мариуш Вильк

Сначала был ритм. Из ритма родился танец. Танец в ритме бубнов — архаическая форма самовыражения. Причем не только у человека… Джейн Гудолл[145]наблюдала в Национальном парке Гомбе-Стрим в Танзании, как в сезон дождей шимпанзе обламывают ветки и в экстазе мчатся куда глаза глядят, стуча сучьями по земле и деревьям. Английская натуралистка назвала это явление танцем дождя.

Каждый вечер я танцую с Мартушей на руках. Мартуша воспринимает ритм через наши тела (наш пульс выравнивается, словно в сообщающихся сосудах) и одновременно воспроизводит художественную экспрессию прачеловека… Помню наш первый Новый год — как мы танцевали под Коэна. Глядя на пустоту за окном, я вспоминал слова Томаса Мертона[146]: «Мир и время кружат в пустоте, танцуя танец Господень».

23 августа

Жизнь с Мартушкой над Онего имеет еще одно измерение — кто знает, не самое ли важное, — временное, а точнее, безвременное. Мы живем здесь вне времени… Моя хорошая знакомая Рома Ц. из Гданьска, заезжая к нам во время командировок на Кижи, каждый раз тяжело опускается на тахту и глубоко вздыхает:

— У вас в Конде я выпадаю из времени!

Рому время подгоняет, она вечно спешит, поэтому мне вполне понятен ее вздох. У нас гнет времени неощутим, потому что время кружит, словно дикие гуси над головой — осенью улетают, весной прилетают, — а не мчится бездумно и бесцельно по прямой. Нас тут не торопят никакие часы — их просто не существует, распорядок диктуется природой, — временем цветения, созревания и сбора урожая, дни недели мы не считаем, каждый день — праздник, каждый день — воскресенье, будит нас солнце (зимой спим дольше), и часок-другой туда-сюда ничего не решает. Словом, мы располагаем временем.

Парадокс времени заключается в том, что чем больше мы спешим, тем меньше его остается. Еще Сенека заметил, что человек не слишком мало имеет времени, но слишком много его тратит. Если же ограничить жизнь самым элементарным, вдруг окажется, что времени хватает на все… Соседи удивляются, что я поливаю огород вручную, хотя прежний хозяин дома поставил на берегу озера насос, так что можно было бы протянуть шланг — это гораздо быстрее. Вроде логично, однако это аргумент не для меня. Однообразное движение железной рукоятки — вверх-вниз — само по себе трата времени, занятие бесплодное. А так, ежедневно прохаживаясь с ведрами вдоль грядок, я топаю по земле босиком, двигаюсь, ступни массирую, уж не говоря о том, что к каждому растению присматриваюсь персонально, ведь капусту надо поливать иначе, чем, скажем, салат: первую — широкой струей, второй — едва орошая листья… кому-то полагается одно ведро на грядку, кому-то полтора, а кому-то — и вовсе полведра на брата. Та же история — с кошением травы. Можно маяться с шумной и вонючей газонокосилкой, а можно — радоваться движению обычной косы, наслаждаясь тишиной и ароматом трав. Таких примеров я могу привести множество.

Или еще: знакомые спрашивают, отчего я не сделаю водопровод? До озера два шага, — говорят, — поставь электронасос, проложи несколько труб — и будет тебе дома вода. А я думаю: зачем мне водопровод? Зимой замерзнет — мастера здесь днем с огнем не сыщешь… трубы полопаются, весной дом затопит, и поплывем мы в Онего… Разве сложно прорубить прорубь и принести пару ведер даже в самую сильную пургу? А радости сколько! Ведь хочешь не хочешь, какая бы погода ни была, придется высунуть нос из дому, а заодно кости размять после долгого сидения за компьютером, к ветру принюхаться, сообразить, что он нам сегодня принесет… ну и проверить, сколько льда за ночь наросло.

Да-а, все эти технические удобства, которые якобы экономят наше время, в сущности, опустошают жизнь механическим однообразием. Фокус в том, что или переживаешь каждое мгновение как время сакральное, то есть открытое вечности, или ежедневно убиваешь время, чтобы хоть мгновение развлечься. Иначе говоря, или славишь жизнь всяким — мельчайшим — действием, или растрачиваешь ее в погоне за неведомо чем…

Отношение человека к собственному времени есть мера отношения человека к самому себе.

В книге «Память, говори» Набоков пишет о том, что изучение своего младенчества — наилучшее приближение к изучению собственной вечности. Писатель имеет в виду автобиографическое возвращение к детству при помощи воспоминаний — спустя годы. Насколько же глубже может быть это изучение, если наблюдаешь (здесь и сейчас…) вечность детства, внимательно участвуя в жизни собственного ребенка.

Созерцание требует времени и соответствующих условий — ничто не должно отвлекать внимания. У меня же — еще и дополнительная привилегия возраста. Молодые отцы обычно заняты, им нужно сделать карьеру, подняться по социальной лестнице, как-то в этой жизни устроиться, а удовлетворив наконец амбиции, они, как правило, обнаруживают себя дедушками. Мое же преимущество в том, что я стал папой в возрасте молодого деда, не переживаю по поводу собственных достижений и могу все время, что осталось мне до конца (в том числе свое писание), посвятить Мартуше, протаптывая начало ее тропы, как в жизни, так и в словах. Дальше она пойдет сама.

Для меня тропа-дневник — своего рода автобиография, которая пишется по горячим следам. Седовласая Дорис Лессинг[147]утверждает, что если писать жизнь (то есть автобиографию) исходя из значимости реально переживаемого времени, семьдесят процентов книги приходилось бы на период до десяти лет. Пятнадцать лет — восемьдесят процентов, а к тридцати пяти годам у тебя за плечами девяносто пять процентов биографии. Оставшееся — уже только возвращение к вечности. При таком раскладе у меня есть шанс написать семьдесят-восемьдесят процентов биографии дочери — если доживу. Это будет наша автобиография, ведь в Мартуше я буду жить и дальше…

В автобиографии, интригующе названной «В моей шкуре», Лессинг задумывается над опытом эволюции ребенка в материнском лоне. Плод, — пишет она, — эволюционирует от рыбы к птице и животному и дальше к человеку, и должен погружаться в нечто, приближающееся к вечности. Из этой вечности он и появляется на свет. Стоит подчеркнуть, что это слова писательницы, прожившей долгую жизнь и обращенной мыслями к вечности. Она наверняка знает, о чем говорит! Тем более, что говорит это женщина.

Мартуша пришла ко мне в нужное время. Быть может, почувствовала: без нее жизнь бессмысленна. Ну а что? Написал бы еще три-четыре книги, попутешествовал по белу свету, увидел пару занятных мест — и всё, конец. Своим появлением Мартуша заставила меня прозреть. Я вдруг увидел тот свет.