Хищница - Джеймс Кэрол

Мендоза подошла к одному из них и стала рассматривать его с ног до головы.

– И как это вообще понимать? – спросила она у Уинтера с озадаченным выражением лица.

– Давай начнем с кровати.

– Но они гораздо интереснее, – жестом указала она на манекен.

– Видимо, в детстве ты всегда ела конфеты перед супом.

Мендоза усмехнулась.

– Спальню определяет кровать, – продолжал Уинтер. – Если спальня родительская, то это двуспальная кровать. Если детская – односпальная. Если в комнате живут близнецы, у них обычно двухъярусная. В такой большой и светлой комнате, в окружении природы, логично иметь большую двуспальную кровать – массивную, из сосны или дуба. Она и место займет, и впечатление произведет, поэтому такая маленькая кровать в такой большой комнате смотрится очень странно.

– Амелия спала одна, зачем ей лишнее место? Здесь как раз все логично, а ты делаешь из мухи слона.

– Нет, все не так. Слон как раз заключается в том, что для нее эта комната – не спальня. Для тебя – да, потому что она на втором этаже и потому что она рядом с двумя другими спальнями, и в ней есть кровать. И ты заключаешь, что это спальня.

– Ну хорошо, а для нее это что за комната?

Уинтер дважды обошел комнату, подошел к зеркальной стене и потрогал ее рукой в перчатке. Затем он прислонился к зеркалу левым виском и посмотрел вдоль его поверхности, а потом повернулся правым виском. Зеркало было идеально ровное, места соединений были почти незаметны. На нем не было ни единого пятнышка, что означало, что его недавно чистили. И, скорее всего, делалось это регулярно.

– Зеркала устанавливали профессионалы, и стоит эта стена в десять раз больше, чем кровать.

Мендоза подошла и встала рядом. Какое-то время она рассматривала собственное отражение, а затем поправила очки и хвост.

– Вот что главное в этой комнате, – сказал Уинтер. – Если для Амелии эта комната – не спальня, то тогда что? Давай я даже по-другому скажу: где ты видела такие зеркала? И деревянный пол? И хорошее освещение?

– Танцевальный зал? – предположила Мендоза, оглядывая комнату. Уинтер кивнул, и она спросила: – Но почему?

– Танец – это движение, возведенное в форму искусства. Она учится двигаться.

– Но зачем ей это нужно?

Уинтер посмотрел на манекены, перевел взгляд на зеркало. Манекены – зеркало, манекены – зеркало. Он закрыл глаза и представил здесь Амелию. На ней парик платиновой блондинки или черный парик-пикси, который она надевала в «Мертл-хаус». Очевидно одно: свои волосы она скроет. Он представил, как она ходит перед зеркалом, и задался вопросом, зачем она это делает. Какого результата пытается добиться? Вряд ли она делает это из тщеславия. Ей не нужны аплодисменты и восхищенные взоры, у нее была какая-то цель. Но какая?

В комнате было очень мало вещей, и зацепиться мыслью было совершенно не за что. Здесь Амелия была в укрытии, она чувствовала себя в безопасности, но ее индивидуальности здесь не ощущалось. Эта комната была похожа на детские комнаты, которые они только что обследовали. А еще она была похожа на монашескую келью: сюда приходишь, чтобы подумать, чтобы спрятаться от мирской суеты. Эго при этом остается за дверью.

Но если нет эго, что же остается?

Уинтер посмотрел на ближайший манекен – и обнаружил частичный ответ на этот вопрос. Убери эго – и останется чистый холст. Манекен. А что можно делать с манекеном? Одевать, делать из него новые личности и выставлять их в витрине, чтобы рассказать историю.

– Какую же историю ты хочешь мне рассказать? – прошептал он вопрос, который задал ему вчера Кларк. Он смотрел на каждый из манекенов, и вопрос немного трансформировался, единственное число превратилось во множественное: какие истории ты хочешь рассказать?

Уинтер еще раз обошел комнату и остановился у передвижной вешалки. Пустые плечики соседствовали с теми, на которых висела одежда. Они висели неровно, некоторые торчали наружу, как будто кто-то собирался второпях и хватал первое, что попадалось под руку. Он задумчиво провел рукой в перчатке по висящей одежде, вешалки загремели, а одежда послушно растянулась под его прикосновением и вернулась на место.

На вешалке висело бледно-розовое платье, черная кожаная юбка, блузки с глубокими вырезами, футболки, несколько пар джинсов. Чисто женская одежда и даже более того – женственная. Внизу, под одеждой, была полка для обуви: там стояли сандалии, туфли, пара замшевых полусапожек. «Конверсов», в которых она была в кафе, на полке не было. Вероятно, в них она ходила сейчас. В металлической корзине, стоявшей рядом с обувной полкой, хранилось белье. Оно было скорее удобное, чем сексуальное. Никаких кружев – только хлопок. Уинтер взял бюстгальтер, посмотрел бирку и нахмурился. Картина получалась противоречивая. Он взял еще один бюстгальтер и, посмотрев бирку, снова нахмурился.

– Не может быть. У Амелии размер никак не 85С. Она плоская.

Мендоза взяла у него бюст и тоже посмотрела на бирку.

– Они все одного размера, – убедилась она, посмотрев в корзину. – Думаешь, она стягивала грудь, чтобы она казалась меньше?

Уинтер закрыл глаза и вспомнил, как выглядела Амелия в кафе. Затем представил ее во время ночного визита. Открыв глаза и посмотрев на вешалку с одеждой, он вдруг сложил еще один элемент пазла.

– Я думал, что она плоская, потому что она очень худая. Но я ошибался. Поэтому-то на ней и была кожаная куртка на два размера больше. Она пытается спрятать свое тело. Ей явно нравится одеваться женственно, но оба раза, когда мы с ней встречались, она была одета, как мужчина. И оба раза она была одета в одно и то же: кеды, кожаная куртка, одни и те же джинсы.

– И это имеет какое-то значение?

Уинтер улыбнулся – впервые с того момента, как они вошли в дом.

– Ну конечно! Она носит маскарадные костюмы.

Мендоза подошла к нему и пальцем сдвинула висевшую одежду.

– В смысле? Имеешь в виду, она наряжается, как в Хэллоуин?

– Именно, как в Хэллоуин. Если ты решаешь нарядиться Дракулой, ты идешь в магазин маскарадных костюмов и покупаешь черную шляпу, отделанную красным шелком, черный плащ и набор заостренных пластиковых зубов. И на эту ночь ты Дракула. Точно так же Амелия надевает парик, цветные контактные линзы, джинсы, кроссовки, мешковатую кожаную куртку и становится кем-то другим, не собой. Наверняка под этой курткой оба раза была одна и та же кофта, потому что она часть костюма.

Мендоза медленно кивнула и подошла к ближайшему манекену:

– А что можно сказать про манекены? Почему она их выстроила именно так? Получается, что они – последнее, что она видит перед сном, и первое, что она видит при пробуждении. То есть они для нее очень важны. То, как они расставлены вокруг кровати, похоже на какой-то караул, охраняющий ее сон. Хотя в голове это не укладывается. Нормальный человек здесь спать не сможет – у него начнутся кошмары.